Поздравляю всех читателей с Днем труда! Особенно академических работников, труд которых сегодня особенно недооценивается. Заодно приглашаю всех принять участие в проекте Дмитрия Рогозина (нет, не того, кто подорвался в ресторане, а хорошего из РАНХиГС) и его коллег. Мониторинг как раз нацелен на выяснение условий труда российских преподавателей. Все абсолютно конфиденциально.
Forwarded from низгораев
Запускаем* 📖седьмую волну мониторинга профессорско-преподавательского состава образовательных организаций высшего образования. Вопросы о текущем состоянии, перспективах, трудностях и ожиданиях преподавателей.
Опрос анонимный, проводится не первый год, и никому ещё не принес никаких неприятностей, и не мог принести, поскольку конфиденциальность ответов – наш приоритет.
Если Вы преподаете в образовательной организации высшего образования, независимо от формы занятости (на полную ставку или по совместительству и прочее), для участия в опросе прошу перейти на сайт анкетирования по
Результаты опроса предыдущих волн представлены в двух монографиях, которые я с радостью перешлю по запросу наиболее активным помощникам в продвижении этой волны:
Рогозин, Д.М., Солодовникова, О.Б. Зум и безумие высшей школы. Как образование становится цифровым. М.: Изд-во Дело РАНХиГС, 2023. – 160 с.
Рогозин, Д.М. Дистанционное обучение в период пандемии covid-19: Методология административного опроса преподавателей и студентов вузов. М.: Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2021. – 298 с
* Опрос проводится РАНХиГС при Президенте Российской Федерации по поручению Министерства науки и высшего образования Российской Федерации.
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
ot.vet
ОТВЕТ - Социальные исследования
Историк – больше, чем историк
Посмотрел фильм «Аманат», снятый в Казахстане несколько лет назад. Повествование развивается одновременно аж в четырех временах. В 1847 году Кенесары Касымов борется за возвращение ханской автономии, упраздненной из Санкт-Петербурга, и объединение казахов, бухарцев и кыргызов. В 1932 юноша Ермухан Бекмаханов узнает про восстание от обвиненного в сотрудничестве с японцами ссыльного врача Досмухамедова. В 1948 уже сложившийся историк Бекмаханов пишет про восстание Кенесары докторскую диссертацию. Наконец, в 1968 журналист Рамазан Думан печатает газетную статью про все три предыдущих таймлайна, одновременно наблюдая за событиями в Праге и поглядывая на фотографию Че Гевары на стене. Чистая ноланщина. Совершенно не шучу.
Кино, конечно, является в первую очередь политическим высказыванием на темы российского империализма, сталинизма и вдобавок пантюркизма. Там очень много намеков и отсылок к современности, но подавляющее количество из них я просто не улавливаю. Остро не хватает локального знания жизни в Казахстане. Например, все положительные персонажи в советское время говорят по-казахски, а отрицательные – по-русски. Хотя хан Кенесары говорит только по-русски. Типа, потому что он тоже своего рода имперец? Или я вчитываю?
Другой пример, еще более актуальный в свете судебного процесса над Бишимбаевым. Гендерный дисплей в фильме очень выпуклый, но противоречивый. Казашки XIX века участвуют наравне с мужчинами в дипломатических переговорах, военных советах и даже битвах. Как будто мы смотрим американское кино на передовом краю феминистской повестки. Однако среди советских – почти исключительно кроткие домохозяйки. Насчет достоверности руководящего участия женщин в столкновениях XIX века мне сказать сложно, но второе фактически неверно, так как, например, жена Бекмаханова сама была кандидатом наук. Про ее исследования в фильме нет ни слова. Она только нянчится с детьми и поддерживает мужа. Тоже непонятно, в чем тут задумка создателей.
Тем не менее, фильм я начал смотреть не из-за политических комментариев, а из-за изображения послевоенных академических дебатов в СССР. Бекмаханов своей концептуализацией движения Кенесары как национально-освободительного предвосхитил многие процессы в оттепельном востоковедении. Однако его защита происходила еще в конце правления Сталина, а регион, которым он занимался, относился к Собственному Востоку, по выражению Веры Тольц. В итоге диссертацию встретили крайне настороженно. Сначала Бекмаханова выгнали из партии, а потом и посадили в тюрьму за пропаганду буржуазного национализма. Правда, Сталин быстро умер, и историка выпустили и реабилитировали.
В фильме эти страсти вокруг диссертации показаны излишне мелодраматично, но в целом правдиво. Бекмаханов ходит в архивы, сражается за формулировки, собирает отзывы в кулуарах. Поймал себя на мысли, что я вообще раньше не видел более-менее реалистичного изображения работы историка в кино. Есть многочисленные голливудские варианты, где все вертится вокруг поиска сверхценного макгаффина, но это как раз обычно полный шлак. Из-за попытки восполнить пробел в репрезентации профессии готов простить создателям любые исторические натяжки и переусердствование в нагнетании драматизма. В общем, не пожалел.
Посмотрел фильм «Аманат», снятый в Казахстане несколько лет назад. Повествование развивается одновременно аж в четырех временах. В 1847 году Кенесары Касымов борется за возвращение ханской автономии, упраздненной из Санкт-Петербурга, и объединение казахов, бухарцев и кыргызов. В 1932 юноша Ермухан Бекмаханов узнает про восстание от обвиненного в сотрудничестве с японцами ссыльного врача Досмухамедова. В 1948 уже сложившийся историк Бекмаханов пишет про восстание Кенесары докторскую диссертацию. Наконец, в 1968 журналист Рамазан Думан печатает газетную статью про все три предыдущих таймлайна, одновременно наблюдая за событиями в Праге и поглядывая на фотографию Че Гевары на стене. Чистая ноланщина. Совершенно не шучу.
Кино, конечно, является в первую очередь политическим высказыванием на темы российского империализма, сталинизма и вдобавок пантюркизма. Там очень много намеков и отсылок к современности, но подавляющее количество из них я просто не улавливаю. Остро не хватает локального знания жизни в Казахстане. Например, все положительные персонажи в советское время говорят по-казахски, а отрицательные – по-русски. Хотя хан Кенесары говорит только по-русски. Типа, потому что он тоже своего рода имперец? Или я вчитываю?
Другой пример, еще более актуальный в свете судебного процесса над Бишимбаевым. Гендерный дисплей в фильме очень выпуклый, но противоречивый. Казашки XIX века участвуют наравне с мужчинами в дипломатических переговорах, военных советах и даже битвах. Как будто мы смотрим американское кино на передовом краю феминистской повестки. Однако среди советских – почти исключительно кроткие домохозяйки. Насчет достоверности руководящего участия женщин в столкновениях XIX века мне сказать сложно, но второе фактически неверно, так как, например, жена Бекмаханова сама была кандидатом наук. Про ее исследования в фильме нет ни слова. Она только нянчится с детьми и поддерживает мужа. Тоже непонятно, в чем тут задумка создателей.
Тем не менее, фильм я начал смотреть не из-за политических комментариев, а из-за изображения послевоенных академических дебатов в СССР. Бекмаханов своей концептуализацией движения Кенесары как национально-освободительного предвосхитил многие процессы в оттепельном востоковедении. Однако его защита происходила еще в конце правления Сталина, а регион, которым он занимался, относился к Собственному Востоку, по выражению Веры Тольц. В итоге диссертацию встретили крайне настороженно. Сначала Бекмаханова выгнали из партии, а потом и посадили в тюрьму за пропаганду буржуазного национализма. Правда, Сталин быстро умер, и историка выпустили и реабилитировали.
В фильме эти страсти вокруг диссертации показаны излишне мелодраматично, но в целом правдиво. Бекмаханов ходит в архивы, сражается за формулировки, собирает отзывы в кулуарах. Поймал себя на мысли, что я вообще раньше не видел более-менее реалистичного изображения работы историка в кино. Есть многочисленные голливудские варианты, где все вертится вокруг поиска сверхценного макгаффина, но это как раз обычно полный шлак. Из-за попытки восполнить пробел в репрезентации профессии готов простить создателям любые исторические натяжки и переусердствование в нагнетании драматизма. В общем, не пожалел.
Мир, который построил Панарин
У Ильи Будрайтскиса есть отличная книга «Мир, который построил Хантингтон», одним из тезисов которой является распространение идеи столкновения цивилизаций, выдвинутой американским политологом, среди постсоветских элит. Трудно отрицать, что многие современные идеологемы путинского режима в огромной степени базируются на рецепции западной консервативной мысли. Досадное упущение, впрочем, что в книге нет ни одного упоминания человека, который заложил первые строительные блоки этой рецепции – неоевразийца Александра Панарина.
Как пишет Марина Пеунова, академическая карьера Панарина в СССР была затруднена из-за его участия в 1960-х гг. в кружке «Истинных ленинцев» – молодых философов, которые разоблачали отступление партии от учения классиков. Ему дали защититься в Институте философии по критике французской мысли, но дальше началось его скитание в качестве преподавателя по третьестепенным институтам Москвы. Уже ближе к Перестройке он вернулся сначала в ИФ, а потом и в МГУ, где стал одним из главных специалистов по французским новым правым. Как часто бывало тогда, за критикой скрывалось сдержанное восхищение идеями де Бенуа.
Для меня особенно интересен неочевидный академический союз Панарина и сотрудников Института Африки, в котором еще предстоит разобраться. Специалисты по субэкваториальным африканским обществам Борис Ерасов и Игорь Следзевский, тоже интересовавшиеся работами французских и немецких социальных философов (хотя в большей степени академически, чем политически), выступили соредакторами Панарина в целой серии сборников начала 1990-х гг. о цивилизационной теории. Марксизм уходил в прошлое, и коллектив нашел ему суррогат, который стал довольно популярен не только в востоковедческой, но и всей гуманитарной среде. Короче, it was about time.
Интересно, что в сотрудничестве с этим кругом авторов был заинтересован тогда еще молодой Александр Дугин, но, по-видимому, Панарин презирал его как выскочку и парвеню без серьезной научной родословной. Были между ними и серьезные интеллектуальные расхождения. Панарин был куда менее радикален в отвержении модернизации и куда более оптимистичен насчет будущего человечества при условии пестования цивилизационной специфики. По нынешним временам, почти травоядные идеи.
У Ильи Будрайтскиса есть отличная книга «Мир, который построил Хантингтон», одним из тезисов которой является распространение идеи столкновения цивилизаций, выдвинутой американским политологом, среди постсоветских элит. Трудно отрицать, что многие современные идеологемы путинского режима в огромной степени базируются на рецепции западной консервативной мысли. Досадное упущение, впрочем, что в книге нет ни одного упоминания человека, который заложил первые строительные блоки этой рецепции – неоевразийца Александра Панарина.
Как пишет Марина Пеунова, академическая карьера Панарина в СССР была затруднена из-за его участия в 1960-х гг. в кружке «Истинных ленинцев» – молодых философов, которые разоблачали отступление партии от учения классиков. Ему дали защититься в Институте философии по критике французской мысли, но дальше началось его скитание в качестве преподавателя по третьестепенным институтам Москвы. Уже ближе к Перестройке он вернулся сначала в ИФ, а потом и в МГУ, где стал одним из главных специалистов по французским новым правым. Как часто бывало тогда, за критикой скрывалось сдержанное восхищение идеями де Бенуа.
Для меня особенно интересен неочевидный академический союз Панарина и сотрудников Института Африки, в котором еще предстоит разобраться. Специалисты по субэкваториальным африканским обществам Борис Ерасов и Игорь Следзевский, тоже интересовавшиеся работами французских и немецких социальных философов (хотя в большей степени академически, чем политически), выступили соредакторами Панарина в целой серии сборников начала 1990-х гг. о цивилизационной теории. Марксизм уходил в прошлое, и коллектив нашел ему суррогат, который стал довольно популярен не только в востоковедческой, но и всей гуманитарной среде. Короче, it was about time.
Интересно, что в сотрудничестве с этим кругом авторов был заинтересован тогда еще молодой Александр Дугин, но, по-видимому, Панарин презирал его как выскочку и парвеню без серьезной научной родословной. Были между ними и серьезные интеллектуальные расхождения. Панарин был куда менее радикален в отвержении модернизации и куда более оптимистичен насчет будущего человечества при условии пестования цивилизационной специфики. По нынешним временам, почти травоядные идеи.
Культурная неполноценность
Легендарная Лихинина немного приболела и ищет что-то ненапряжное к просмотру, чтоб убить время. Обычно для этих целей используется Гарри Поттер, но проблема в том, что он недавно был весь пересмотрен. Я предлагаю посмотреть «Мстителей». Она отвечает, что много раз слышала, но не смотрела. Что это такое? Я говорю, что это несколько десятков фильмов об одной вселенной, некоторые из которых связаны, а другие нет. Она: «О, это как «Ругон-Маккары» Золя! Кстати, надо узнать, не экранизировали ли их!» И реально пошла искать экранизации Золя вместе того, чтоб просто скачать «Стражей Галактики».
Давным-давно жили мы в общаге с коллегой Щю, и он как-то раз говорит, что мне нужно обязательно прочитать критическую рецензию Майкла Манна на Чарльза Тилли. Я говорю: «О, круто! Это как будто Mastodon записали кавер на Metallica!» Щю ответил, что понятия не имеет, кто это такие. Я стал объяснять, что это две величайшие метал-группы в истории, одна из которых далеко развила задумки другой. Он, кажется, поняв, про что речь: «Ah, you mean like the Brahms–Wagner debate?»
Короче, я в очередной раз осознал, что мой горизонт ограничен поп-культурой миллениалов. Золя я не читал, Вагнера не слушал. С одной стороны, всегда завидовал людям, которые в состоянии считывать отсылки к великим произведениям. С другой, мне никогда не заходила ни классическая художка, ни классическая академическая музыка. Просто очень скучно, не трогает совершенно. Я много раз пытался подступиться, чтобы надо мной не смеялись мои высоколобые друзья, но каждый раз забивал. Образец шедевра искусства, который я в состоянии оценить – это многоуровневая оборона под щитами Миннесоты против Йокича. Вроде, из Бурдье я много про это прочитал, но все равно чувствую неполноценность.
В связи с этим вопрос: это я один постоянно чувствую ее или это распространенный феномен среди подписчиков?
Легендарная Лихинина немного приболела и ищет что-то ненапряжное к просмотру, чтоб убить время. Обычно для этих целей используется Гарри Поттер, но проблема в том, что он недавно был весь пересмотрен. Я предлагаю посмотреть «Мстителей». Она отвечает, что много раз слышала, но не смотрела. Что это такое? Я говорю, что это несколько десятков фильмов об одной вселенной, некоторые из которых связаны, а другие нет. Она: «О, это как «Ругон-Маккары» Золя! Кстати, надо узнать, не экранизировали ли их!» И реально пошла искать экранизации Золя вместе того, чтоб просто скачать «Стражей Галактики».
Давным-давно жили мы в общаге с коллегой Щю, и он как-то раз говорит, что мне нужно обязательно прочитать критическую рецензию Майкла Манна на Чарльза Тилли. Я говорю: «О, круто! Это как будто Mastodon записали кавер на Metallica!» Щю ответил, что понятия не имеет, кто это такие. Я стал объяснять, что это две величайшие метал-группы в истории, одна из которых далеко развила задумки другой. Он, кажется, поняв, про что речь: «Ah, you mean like the Brahms–Wagner debate?»
Короче, я в очередной раз осознал, что мой горизонт ограничен поп-культурой миллениалов. Золя я не читал, Вагнера не слушал. С одной стороны, всегда завидовал людям, которые в состоянии считывать отсылки к великим произведениям. С другой, мне никогда не заходила ни классическая художка, ни классическая академическая музыка. Просто очень скучно, не трогает совершенно. Я много раз пытался подступиться, чтобы надо мной не смеялись мои высоколобые друзья, но каждый раз забивал. Образец шедевра искусства, который я в состоянии оценить – это многоуровневая оборона под щитами Миннесоты против Йокича. Вроде, из Бурдье я много про это прочитал, но все равно чувствую неполноценность.
В связи с этим вопрос: это я один постоянно чувствую ее или это распространенный феномен среди подписчиков?
Если долго всматриваться во фракталы
Итак, я наконец сделал то, о чем давно мечтал, а именно заставил коллег из «Стазиса» прочитать «Хаос дисциплин» Эндрю Эбботта как трактат по диалектике. Эбботт в своей книге ни разу не употребляет само d-word, однако по существу его метод в социологии знания является спонтанно диалектическим. Согласно ему, любая оппозиция в науках о человеке разрешается через оппозицию нового порядка, который потом снова раскалывается. Впрочем, Эбботт избегает не только гегелевского итогового снятия, но и шеллинговской ставки на противоречие как таковое. Абсолютом для него является сам принцип фрактального самоподобия. Так кто же Эбботт, если попытаться поместить его в контекст немецкого идеализма? Неокантианец? Неофихтианец? Кто-то еще?
На этот вопрос мы окончательно так и не ответили, зато открыли гораздо более любопытное свойство «Хаоса дисциплин»: каждый видит в этом тексте что-то свое. Прямо как в волшебнике Гудвине. Для меня Эбботт – это прежде всего неоструктуралистский теоретик, который добавляет темпоральное измерение в статические теории знания своих предшественников. (Он называет, среди прочих, Клода Леви-Стросса, Сьюзен Лангер и Мэри Дуглас.) Фракталы наук о человеке – это социальные факты, которые можно и нужно рассматривать как вещи. Хотя в этих вещах есть принципиальная неопределенность, которая объясняет и субъективный момент познания.
Коллега Жихаревич выдвинул тезис, что социология знания американца совсем не структуралистская, а, скорее, феноменологическая. Действительно, можно запросто понять фрактальные различения не как объективные структуры, а как интерсубъективные практические девайсы, которыми социальные ученые упорядочивают свои смысловые горизонты. Отсюда совсем по-другому раскрываются не только озабоченность временем, но и важные, хотя и редкие отсылки к языку этнометодологов.
Коллега Серебряков вообще прочитал Эбботта не как социолога знания, а как этического философа. Хоть и необычного, считающего исследование собственной социальной позиции необходимым условием для совершения по-настоящему морального поступка. Фундаментальная мечта Эбботта – создание социальных наук, а значит и общества, где цвела бы множественность без иерархий. Его завет нам – это умножать сложность фрактала своими действиями. Интересно, что настоящим предшественником Эбботта на этом пути Артем считает не Канта, а Спинозу. Тот тоже начинал со отстраненной онтологии, однако только как основы для этики субъекта.
А что же легендарный Сюткин? Сюткин провел неожиданную параллель между проектами Эбботта и Фредрика Джеймисона. Оба пытаются разрешить накопившиеся проблемы эмпирических дисциплин – социологии и литературоведения соответственно – за счет обращения к ходам классического немецкого идеализма. Антон мысленно жмет им руку, но считает, что философы не должны отвлекаться на эти разборки в песочнице. Мол, кому надо, те и так давно знали, что проблемы диалектики – это и есть главный интеллектуальный паззл Модерна. Правда, потом Антон признался, что текст Эбботта до конца не дочитал. В общем, настоящий ученик Магуна!
Итак, я наконец сделал то, о чем давно мечтал, а именно заставил коллег из «Стазиса» прочитать «Хаос дисциплин» Эндрю Эбботта как трактат по диалектике. Эбботт в своей книге ни разу не употребляет само d-word, однако по существу его метод в социологии знания является спонтанно диалектическим. Согласно ему, любая оппозиция в науках о человеке разрешается через оппозицию нового порядка, который потом снова раскалывается. Впрочем, Эбботт избегает не только гегелевского итогового снятия, но и шеллинговской ставки на противоречие как таковое. Абсолютом для него является сам принцип фрактального самоподобия. Так кто же Эбботт, если попытаться поместить его в контекст немецкого идеализма? Неокантианец? Неофихтианец? Кто-то еще?
На этот вопрос мы окончательно так и не ответили, зато открыли гораздо более любопытное свойство «Хаоса дисциплин»: каждый видит в этом тексте что-то свое. Прямо как в волшебнике Гудвине. Для меня Эбботт – это прежде всего неоструктуралистский теоретик, который добавляет темпоральное измерение в статические теории знания своих предшественников. (Он называет, среди прочих, Клода Леви-Стросса, Сьюзен Лангер и Мэри Дуглас.) Фракталы наук о человеке – это социальные факты, которые можно и нужно рассматривать как вещи. Хотя в этих вещах есть принципиальная неопределенность, которая объясняет и субъективный момент познания.
Коллега Жихаревич выдвинул тезис, что социология знания американца совсем не структуралистская, а, скорее, феноменологическая. Действительно, можно запросто понять фрактальные различения не как объективные структуры, а как интерсубъективные практические девайсы, которыми социальные ученые упорядочивают свои смысловые горизонты. Отсюда совсем по-другому раскрываются не только озабоченность временем, но и важные, хотя и редкие отсылки к языку этнометодологов.
Коллега Серебряков вообще прочитал Эбботта не как социолога знания, а как этического философа. Хоть и необычного, считающего исследование собственной социальной позиции необходимым условием для совершения по-настоящему морального поступка. Фундаментальная мечта Эбботта – создание социальных наук, а значит и общества, где цвела бы множественность без иерархий. Его завет нам – это умножать сложность фрактала своими действиями. Интересно, что настоящим предшественником Эбботта на этом пути Артем считает не Канта, а Спинозу. Тот тоже начинал со отстраненной онтологии, однако только как основы для этики субъекта.
А что же легендарный Сюткин? Сюткин провел неожиданную параллель между проектами Эбботта и Фредрика Джеймисона. Оба пытаются разрешить накопившиеся проблемы эмпирических дисциплин – социологии и литературоведения соответственно – за счет обращения к ходам классического немецкого идеализма. Антон мысленно жмет им руку, но считает, что философы не должны отвлекаться на эти разборки в песочнице. Мол, кому надо, те и так давно знали, что проблемы диалектики – это и есть главный интеллектуальный паззл Модерна. Правда, потом Антон признался, что текст Эбботта до конца не дочитал. В общем, настоящий ученик Магуна!
Маленькая психология, большая психология
Коллега Киричек прислала в редакцию новую любопытную статью о распространении системной теории в позднесоветской психологии. Владимир Коннов в History of the Human Sciences показывает, как истеблишмент этой науки, состоящий из наследников культурно-исторического (или деятельностного) кружка Выготского, в начале 1970-х гг. начал проигрывать коллективу молодого и пробивного директора Института психологии Бориса Ломова. Мне зашло, как Коннов описывает весь процесс смены поколений с ссылкой на де Солла Прайса: от малой науки к большой.
Как и всякий хороший историк, исследователь из МГИМО не фиксируется на какой-то единственной причине, склонившей фортуну от теоретиков деятельности (деятельщиков?) к системщикам. Вместо этого Коннов отмечает целый ряд факторов. Здесь и интерес партийных органов к разработкам, которые могли бы помочь с выстраиванием управления; и реванш ленинградских психологов, которые давно мечтали вернуть в мейстрим психологии позитивизм и натурализм; и освоение психологами новейшего экспериментального и компьютерного оборудования, под которое надо было подвести теоретический фундамент... Короче, много чего сделало кибернетический язык пиджином разных групп интересов внутри поля психологии. Забавно, что для этих целей философ Кузьмин даже обнаружил истоки системного подхода в трудах Маркса.
Конечно, безумно интересен этот феномен превращения раннесоветской науки с немногочисленными революционерами-полиматами в позднесоветскую, где тон уже задавали монструозные учреждения во главе с красными директорами. Это началось параллельно с индустриализацией, но тогда затронуло в основном естественно-научные исследования под сенью как Академии наук, так и отраслевых министерств. До гуманитариев и обществоведов очередь дошла только в Оттепель, когда как грибы стали появляться большие НИИ по всем направлениям от психологии и кибернетики до Латинской Америки и рабочего движения.
Кажется, что многие исследователи, особенно симпатизирующие раннесоветским гуманитариям и раннему СССР в целом, зачастую склонны проводить такой то ли романтико-анархистский, то ли троцкистский нарратив (это не про конкретную статью Коннова, а в целом). Мол, просто бюрократы от науки в итоге победили гениев-первопроходцев. Согласен, что без этого не обошлось. Однако процесс превращения маленькой науки кружков в большую науку институтов сам был довольно творческим процессом, в ходе которого многие неортодоксальные школы и направления воспользовались ресурсами, которыми их снабдили ЦК и АН. Про это нельзя забывать, просто сводя все к триумфу менеджериального разума.
Коллега Киричек прислала в редакцию новую любопытную статью о распространении системной теории в позднесоветской психологии. Владимир Коннов в History of the Human Sciences показывает, как истеблишмент этой науки, состоящий из наследников культурно-исторического (или деятельностного) кружка Выготского, в начале 1970-х гг. начал проигрывать коллективу молодого и пробивного директора Института психологии Бориса Ломова. Мне зашло, как Коннов описывает весь процесс смены поколений с ссылкой на де Солла Прайса: от малой науки к большой.
Как и всякий хороший историк, исследователь из МГИМО не фиксируется на какой-то единственной причине, склонившей фортуну от теоретиков деятельности (деятельщиков?) к системщикам. Вместо этого Коннов отмечает целый ряд факторов. Здесь и интерес партийных органов к разработкам, которые могли бы помочь с выстраиванием управления; и реванш ленинградских психологов, которые давно мечтали вернуть в мейстрим психологии позитивизм и натурализм; и освоение психологами новейшего экспериментального и компьютерного оборудования, под которое надо было подвести теоретический фундамент... Короче, много чего сделало кибернетический язык пиджином разных групп интересов внутри поля психологии. Забавно, что для этих целей философ Кузьмин даже обнаружил истоки системного подхода в трудах Маркса.
Конечно, безумно интересен этот феномен превращения раннесоветской науки с немногочисленными революционерами-полиматами в позднесоветскую, где тон уже задавали монструозные учреждения во главе с красными директорами. Это началось параллельно с индустриализацией, но тогда затронуло в основном естественно-научные исследования под сенью как Академии наук, так и отраслевых министерств. До гуманитариев и обществоведов очередь дошла только в Оттепель, когда как грибы стали появляться большие НИИ по всем направлениям от психологии и кибернетики до Латинской Америки и рабочего движения.
Кажется, что многие исследователи, особенно симпатизирующие раннесоветским гуманитариям и раннему СССР в целом, зачастую склонны проводить такой то ли романтико-анархистский, то ли троцкистский нарратив (это не про конкретную статью Коннова, а в целом). Мол, просто бюрократы от науки в итоге победили гениев-первопроходцев. Согласен, что без этого не обошлось. Однако процесс превращения маленькой науки кружков в большую науку институтов сам был довольно творческим процессом, в ходе которого многие неортодоксальные школы и направления воспользовались ресурсами, которыми их снабдили ЦК и АН. Про это нельзя забывать, просто сводя все к триумфу менеджериального разума.
Наша левая конфедерация возвращается с целыми четырьмя новыми участниками! Для вашего удобства разместил их в самом верху списка. Однако правильнее всего будет всего подписаться на всех сразу! Так точно ничего не пропустите.
♻️ @zhit_kak_ludi — «Жить как люди» — гражданское самообразование на основе научных данных, учебник обществознания здорового человека
♻️ @bessmertnyipol— о прошлом, настоящем и будущем левого феминизма
♻️ @publicincitement — история антифашистского движения постсоветского пространства
♻️ @No_future_press — о том, как левые, анархи, антифа и панки переживают пздц в России
♻️ @rabkor — Левое мультимедийное общественно-политическое СМИ
♻️ @syg_ma — открытая платформа, на которой каждый желающий может опубликовать свой текст. Ключевые темы: критическая теория, постколониальные исследования, психоанализ и феминизм
♻️ @ru_sjw — левая политика, книгоиздание, социальная справедливость
♻️ @podcastbasis — подкаст о политическом воображении и поиске смыслов в новой реальности
♻️ @editorial_egalite — ЭГАЛИТÉ — анархистское самиздательство со своим журналом, созданное выходцами из Украины и России
♻️ @directio_libera — маленькое левое издательство
♻️ @molokonews — терроризм, наркотики и насилие языком фактов
♻️ @moloko_plus – канал альманаха moloko plus. новости проекта и книжный магазин
♻️ @moviesbyTimur — фильмы, аниме, мультфильмы и сериалы, которые не оставят вас равнодушными
♻️ @napilnik_books — издательский кооператив «Напильник»
♻️ @allomacron — новости французской левой политики и культуры, актуальные репортажи с протестных акций от первого лица.
♻️ @poslemedia — медиа о причинах конфликта в Украине и его последствиях
♻️ @radioljubljana — здесь вы найдёте то, что вас тревожит
♻️ @politicspng — канал о политическом дизайне
♻️ @barmaleys_partisans — научпоп времен диктатуры
♻️ @vatnikstan — познавательный проект о русскоязычном пространстве
♻️ @hatingleft — самые последовательные ленинисты
♻️ @structurestrikesback — история советского востоковедения, социология науки, социальная теория
♻️ @zhit_kak_ludi — «Жить как люди» — гражданское самообразование на основе научных данных, учебник обществознания здорового человека
♻️ @bessmertnyipol— о прошлом, настоящем и будущем левого феминизма
♻️ @publicincitement — история антифашистского движения постсоветского пространства
♻️ @No_future_press — о том, как левые, анархи, антифа и панки переживают пздц в России
♻️ @rabkor — Левое мультимедийное общественно-политическое СМИ
♻️ @syg_ma — открытая платформа, на которой каждый желающий может опубликовать свой текст. Ключевые темы: критическая теория, постколониальные исследования, психоанализ и феминизм
♻️ @ru_sjw — левая политика, книгоиздание, социальная справедливость
♻️ @podcastbasis — подкаст о политическом воображении и поиске смыслов в новой реальности
♻️ @editorial_egalite — ЭГАЛИТÉ — анархистское самиздательство со своим журналом, созданное выходцами из Украины и России
♻️ @directio_libera — маленькое левое издательство
♻️ @molokonews — терроризм, наркотики и насилие языком фактов
♻️ @moloko_plus – канал альманаха moloko plus. новости проекта и книжный магазин
♻️ @moviesbyTimur — фильмы, аниме, мультфильмы и сериалы, которые не оставят вас равнодушными
♻️ @napilnik_books — издательский кооператив «Напильник»
♻️ @allomacron — новости французской левой политики и культуры, актуальные репортажи с протестных акций от первого лица.
♻️ @poslemedia — медиа о причинах конфликта в Украине и его последствиях
♻️ @radioljubljana — здесь вы найдёте то, что вас тревожит
♻️ @politicspng — канал о политическом дизайне
♻️ @barmaleys_partisans — научпоп времен диктатуры
♻️ @vatnikstan — познавательный проект о русскоязычном пространстве
♻️ @hatingleft — самые последовательные ленинисты
♻️ @structurestrikesback — история советского востоковедения, социология науки, социальная теория
Советское востоковедение как одна огромная контроверза
С почином меня! Дебютировал с новой темой на конференции об ориентализме в Вышке! Выкатил план проекта по социологии знания советского послевоенного востоковедения. В качестве иллюстрации использовал материалы дебатов о так называемом «азиатском способе производства». Получилось, скорее, три только относительно связанных поинта, чем какой-то единый панч. Готовился к тому, что меня будут разносить, но аудитория встретила доклад очень тепло. Отдельное спасибо коллеге Абдулхаликову за моральную поддержку. Зарядили мотивацией продолжать! Итак, вот все три поинта.
Во-первых, концепция ориентализма Эдварда Саида хороша для старта исследования знания о Востоке, так как подрывает его самоочевидность и располагает его вдоль силовых линий поля власти. Однако необходимо двигаться дальше и ориентироваться, скорее, на работы Пьера Бурдье, Мартина Куша и Фрица Рингера, которые и задают более внятный методологический образец просопографии ученых, и концептуально более гибки в отношении трактовки самых разных социальных переменных, нежели только оппозиция между колонизируемыми и колонизаторами.
Во-вторых, ситуация 1950–1970 гг. в советском востоковедении как раз представляет собой великолепный кейс для исследования академических контроверз. С одной стороны, хозяин официального дискурса умер, если вспомнить терминологию Юрчака. Партийные органы не имели больше законченной теории исторического материализма. Особенно теории почти не исследуемых постколониальных обществ Азии и Африки. Огромное доверие предоставлялось экспертам по Востоку, которые должны были помочь строить там социализм, попутно критикуя как буржуазно-империалистический, так и левацко-националистический уклон в мировой науке. С другой стороны, востоковедов стали организовывать в большие коллективы институтов и секторов, дав им в руки огромные ресурсы. В общем, дисциплина стала и более автономной, и более массовой.
В-третьих, благодаря колоссальному труду Софьи Давидовны Малибанд у нас есть отличное сырье для просопографического анализа – библиографический словарь советских востоковедов. Сейчас я работаю над его оцифровкой. С помощью него можно схематично понять, кто и какие позиции в ключевых дебатах занимал, а потом выделить тренды. Словарь Милибанд, конечно, имеет большие пробелы в сведениях, но как основа для составления базы – более чем достаточен. Давненько я не брал в руки R. Теперь повод найден. Правда, все упирается, как всегда, в финансирование. (Про последнее в докладе не было. Но это и так понятно.)
С почином меня! Дебютировал с новой темой на конференции об ориентализме в Вышке! Выкатил план проекта по социологии знания советского послевоенного востоковедения. В качестве иллюстрации использовал материалы дебатов о так называемом «азиатском способе производства». Получилось, скорее, три только относительно связанных поинта, чем какой-то единый панч. Готовился к тому, что меня будут разносить, но аудитория встретила доклад очень тепло. Отдельное спасибо коллеге Абдулхаликову за моральную поддержку. Зарядили мотивацией продолжать! Итак, вот все три поинта.
Во-первых, концепция ориентализма Эдварда Саида хороша для старта исследования знания о Востоке, так как подрывает его самоочевидность и располагает его вдоль силовых линий поля власти. Однако необходимо двигаться дальше и ориентироваться, скорее, на работы Пьера Бурдье, Мартина Куша и Фрица Рингера, которые и задают более внятный методологический образец просопографии ученых, и концептуально более гибки в отношении трактовки самых разных социальных переменных, нежели только оппозиция между колонизируемыми и колонизаторами.
Во-вторых, ситуация 1950–1970 гг. в советском востоковедении как раз представляет собой великолепный кейс для исследования академических контроверз. С одной стороны, хозяин официального дискурса умер, если вспомнить терминологию Юрчака. Партийные органы не имели больше законченной теории исторического материализма. Особенно теории почти не исследуемых постколониальных обществ Азии и Африки. Огромное доверие предоставлялось экспертам по Востоку, которые должны были помочь строить там социализм, попутно критикуя как буржуазно-империалистический, так и левацко-националистический уклон в мировой науке. С другой стороны, востоковедов стали организовывать в большие коллективы институтов и секторов, дав им в руки огромные ресурсы. В общем, дисциплина стала и более автономной, и более массовой.
В-третьих, благодаря колоссальному труду Софьи Давидовны Малибанд у нас есть отличное сырье для просопографического анализа – библиографический словарь советских востоковедов. Сейчас я работаю над его оцифровкой. С помощью него можно схематично понять, кто и какие позиции в ключевых дебатах занимал, а потом выделить тренды. Словарь Милибанд, конечно, имеет большие пробелы в сведениях, но как основа для составления базы – более чем достаточен. Давненько я не брал в руки R. Теперь повод найден. Правда, все упирается, как всегда, в финансирование. (Про последнее в докладе не было. Но это и так понятно.)
Социальные исследования социальных наук–2024
Невероятно рад объявить о начале приеме заявок на конференцию исследователей социальных и гуманитарных наук, в составе оргкомитета которой есть и я. Конференция «Королевство пустых зеркал» пройдет под крышей Шанинки 27 и 28 сентября. И да, онлайн тоже запланирован.
Мы задумали собрать большой и представительный форум, где ждем всех: историков идей, количественных социологов науки, антропологов академических культур… Главное, что вам есть что сказать о производстве и производителях знания о людях. Дедлайн только 1 июля, но, плез, не расслабляйтесь.
Вот здесь есть все детали о подаче заявки, а дополнительные вопросы можно задавать мне в комментариях.
Невероятно рад объявить о начале приеме заявок на конференцию исследователей социальных и гуманитарных наук, в составе оргкомитета которой есть и я. Конференция «Королевство пустых зеркал» пройдет под крышей Шанинки 27 и 28 сентября. И да, онлайн тоже запланирован.
Мы задумали собрать большой и представительный форум, где ждем всех: историков идей, количественных социологов науки, антропологов академических культур… Главное, что вам есть что сказать о производстве и производителях знания о людях. Дедлайн только 1 июля, но, плез, не расслабляйтесь.
Вот здесь есть все детали о подаче заявки, а дополнительные вопросы можно задавать мне в комментариях.
msses.ru
Call for Papers: Конференция «Королевство пустых зеркал: социальные исследования социальных наук»
Таков путь
После невероятно насыщенного обсуждения с коллегами Science of Science and Reflexivity в очередной раз понял, что очень многие аргументы против программы рефлексивной социологии Бурдье можно обобщить и отнести к двум позициям, о которых я недавно уже писал в чуть-чуть другом контексте. Давайте для простоты обозначим их как Наукометра и Активиста.
Для Наукометра социология знания Бурдье слишком туманна и спекулятивна. Очень мало проверяемых гипотез, очень мало теорий среднего уровня, методы старые и нерелеватные. Зато много пессимистических леваческих тейков про всепоглощающее воспроизводство неравенства в академии. Фактам и логике наплевать на ваши чувства! Надо качать навыки работы с данными, а не вот это все!
Для Активиста, разумеется, все ровно наоборот. Любовь Бурдье к классическому научному методу избыточно репрессивна. Зачем вообще бороться за автономию науки, если надо ставить планку еще выше: в целом отказаться от любых модернистских барьеров в производстве знания? Даешь как можно больше маргинализированных голосов! Отменяем старика-шовиниста!
Несмотря на справедливость отдельных таких контраргументов, ядра программы Бурдье они никак не затрагивают. Более того, Бурдье остается лучше и Наукометра, и Активиста в их же собственных юрисдикциях. С одной стороны, простое совершенствование наукометрических методов никак не свободно от ценностей. Конечно, развивать инструментарий исследований науки можно и нужно, но если это в конечном счете служит только интересам менеджмента в управлении учеными, то при чем тут логика и факты? Научная программа Бурдье, кстати, совершенно открыта для включения в нее новых методик и техник анализа. Просто это надо делать не ради усложнения методик и техник как таковых, а для решения конкретных исследовательских вопросов.
Борьба с наукообразием и академизмом в принципе – опция тоже абсолютно тупиковая. Цензура научного поля не только репрессирует определенные высказывания, но и наделяет ученых авторитетом неангажированных для публики лиц. Если современные левые не хотят быть интеллектуалами, способными говорить от имени научного знания (в том числе и о том, как устроена глобальная академия), а хотят быть ризомами, бесконечно срущимися между собой в социальных сетях, ни на что по сути не влияя, то пожалуйста. Стрелять себе в ногу никто запретить не может. Мы же с товарищем Бурдье просто пойдем другим путем.
После невероятно насыщенного обсуждения с коллегами Science of Science and Reflexivity в очередной раз понял, что очень многие аргументы против программы рефлексивной социологии Бурдье можно обобщить и отнести к двум позициям, о которых я недавно уже писал в чуть-чуть другом контексте. Давайте для простоты обозначим их как Наукометра и Активиста.
Для Наукометра социология знания Бурдье слишком туманна и спекулятивна. Очень мало проверяемых гипотез, очень мало теорий среднего уровня, методы старые и нерелеватные. Зато много пессимистических леваческих тейков про всепоглощающее воспроизводство неравенства в академии. Фактам и логике наплевать на ваши чувства! Надо качать навыки работы с данными, а не вот это все!
Для Активиста, разумеется, все ровно наоборот. Любовь Бурдье к классическому научному методу избыточно репрессивна. Зачем вообще бороться за автономию науки, если надо ставить планку еще выше: в целом отказаться от любых модернистских барьеров в производстве знания? Даешь как можно больше маргинализированных голосов! Отменяем старика-шовиниста!
Несмотря на справедливость отдельных таких контраргументов, ядра программы Бурдье они никак не затрагивают. Более того, Бурдье остается лучше и Наукометра, и Активиста в их же собственных юрисдикциях. С одной стороны, простое совершенствование наукометрических методов никак не свободно от ценностей. Конечно, развивать инструментарий исследований науки можно и нужно, но если это в конечном счете служит только интересам менеджмента в управлении учеными, то при чем тут логика и факты? Научная программа Бурдье, кстати, совершенно открыта для включения в нее новых методик и техник анализа. Просто это надо делать не ради усложнения методик и техник как таковых, а для решения конкретных исследовательских вопросов.
Борьба с наукообразием и академизмом в принципе – опция тоже абсолютно тупиковая. Цензура научного поля не только репрессирует определенные высказывания, но и наделяет ученых авторитетом неангажированных для публики лиц. Если современные левые не хотят быть интеллектуалами, способными говорить от имени научного знания (в том числе и о том, как устроена глобальная академия), а хотят быть ризомами, бесконечно срущимися между собой в социальных сетях, ни на что по сути не влияя, то пожалуйста. Стрелять себе в ногу никто запретить не может. Мы же с товарищем Бурдье просто пойдем другим путем.
Суть советского востоковедения. (На самом деле агитационный плакат 1920-х гг.)
Forwarded from USSResearch
Обожаю вот эту советскую политическую инфографику.
На первый взгляд, это достаточно простая попытка описать социальную реальность восточного общества через марксистские схемы (такой советский ориентализм). Но если бросить второй и третьи взгляд, то можно увидеть и определенные эстетическую программу. Начиная от лиц, заканчивая самой композицией.
PS. При взгляде на эту башню так и хочется сказать - choose your destiny
На первый взгляд, это достаточно простая попытка описать социальную реальность восточного общества через марксистские схемы (такой советский ориентализм). Но если бросить второй и третьи взгляд, то можно увидеть и определенные эстетическую программу. Начиная от лиц, заканчивая самой композицией.
PS. При взгляде на эту башню так и хочется сказать - choose your destiny
Харрисон Уайт (1930–2024)
18 мая от нас ушел создатель сетевого анализа и теории социальных сетей. Далеко не все социологи живут долго, но Уайт прожил. Хотя последние годы уже ничего не писал, потому что тяжело болел. Кроме колоссального вклада в методологию и теорию он также много и успешно занимался эмпирическими исследованиями изобразительного искусства и рынков.
Школа сетевого анализа, созданная Уайтом, – это проект, который спас американскую социологию от утраты уверенности в себе после падения функционализма Парсонса и одновременной атаки экономических империалистов. «Чего такого изучают социологи, чего не изучили другие?», – спрашивали обыватели. После Уайта стало можно отвечать коротко: «Социальные сети». И все сразу понимают, про что речь. Хотя сегодня социальные сети с его подачи изучают не только социологи, но и политологи, историки и наукометры.
Почти все работы Уайта, как правило, написаны авангардным языком с большим количеством громоздких неологизмов, алгебраических формул и изощренных метафор. За это многие коллеги называли его Джеймсом Джойсом от социологии. Впрочем, Уайта и не сильно заботила известность и понимание его работ. Он даже не удосуживался публиковать многие свои рукописи, которые десятилетиями циркулировали в черновиках. Многие его идеи были потом популяризированы учениками типа Марка Грановеттера в куда более доступной форме. Поэтому индекс цитируемости Уайта намного меньше, чем его реальный вклад в профессию.
Физическое тело Харрисона больше не живет, но его нарративная идентичность продолжает образовывать социальные связи и, надеюсь, будет образовывать их еще очень долго. Покойся в обществе.
18 мая от нас ушел создатель сетевого анализа и теории социальных сетей. Далеко не все социологи живут долго, но Уайт прожил. Хотя последние годы уже ничего не писал, потому что тяжело болел. Кроме колоссального вклада в методологию и теорию он также много и успешно занимался эмпирическими исследованиями изобразительного искусства и рынков.
Школа сетевого анализа, созданная Уайтом, – это проект, который спас американскую социологию от утраты уверенности в себе после падения функционализма Парсонса и одновременной атаки экономических империалистов. «Чего такого изучают социологи, чего не изучили другие?», – спрашивали обыватели. После Уайта стало можно отвечать коротко: «Социальные сети». И все сразу понимают, про что речь. Хотя сегодня социальные сети с его подачи изучают не только социологи, но и политологи, историки и наукометры.
Почти все работы Уайта, как правило, написаны авангардным языком с большим количеством громоздких неологизмов, алгебраических формул и изощренных метафор. За это многие коллеги называли его Джеймсом Джойсом от социологии. Впрочем, Уайта и не сильно заботила известность и понимание его работ. Он даже не удосуживался публиковать многие свои рукописи, которые десятилетиями циркулировали в черновиках. Многие его идеи были потом популяризированы учениками типа Марка Грановеттера в куда более доступной форме. Поэтому индекс цитируемости Уайта намного меньше, чем его реальный вклад в профессию.
Физическое тело Харрисона больше не живет, но его нарративная идентичность продолжает образовывать социальные связи и, надеюсь, будет образовывать их еще очень долго. Покойся в обществе.
Лига переоцененных персонажей
Вы не поверите, но после пары попыток обратить свое внимание на что-то более высоколобое, жена начала пересматривать «Гарри Поттера» по второму кругу. Я за компанию тоже восстановил в памяти многие моменты и хочу по итогу сказать: Рон – самый переоцененный персонаж франшизы! Все, что Рон делает, – это тупит, ноет, потом снова тупит и снова ноет. Ему нет еще и восемнадцати, но он уже скуфяра. В конце за какие-то непонятные заслуги в него влюбляется Гермиона. Ох, как же его аркаподрывает мне пукан разбивает мне сердце!
Защитники Рона могут сказать, что зато он, мол, хороший ролевой игрок, как говорят в баскетболе. Когда у Гарри и Гермионы не идет, Рон может набрать свои скромные 12 очков и 7 подборов, но именно они спасут игру. Так нет же. За все серии у Рона только два сильных момента: игра в шахматы и ныряние в озеро! Все остальное время только тупизна, нытье и создание проблем, которые кто-то решает за него. Продолжая баскетбольную аналогию: Рон – это третья опция, которую нужно постоянно прятать в защите.
Знаете, какого переоцененного социологического теоретика напоминает мне Рон? Зигмунда Баумана. Его работы тоже сводятся к тупизне и нытью. Нескончаемое резонерство про жидкую модернизацию, которое никак не продвигает наше знание социальных механизмов, зато романтизирует депрессию. И все ради того, чтобы оправдать финансилизацию британской экономики и урезание социальных расходов правительства. Ох, как же меня бесит, когда люди спрашивают, почему в моих курсах нет Баумана? Он же такой глубокий мыслитель! Нет, он тупой нытик! Не путайте!
Вы не поверите, но после пары попыток обратить свое внимание на что-то более высоколобое, жена начала пересматривать «Гарри Поттера» по второму кругу. Я за компанию тоже восстановил в памяти многие моменты и хочу по итогу сказать: Рон – самый переоцененный персонаж франшизы! Все, что Рон делает, – это тупит, ноет, потом снова тупит и снова ноет. Ему нет еще и восемнадцати, но он уже скуфяра. В конце за какие-то непонятные заслуги в него влюбляется Гермиона. Ох, как же его арка
Защитники Рона могут сказать, что зато он, мол, хороший ролевой игрок, как говорят в баскетболе. Когда у Гарри и Гермионы не идет, Рон может набрать свои скромные 12 очков и 7 подборов, но именно они спасут игру. Так нет же. За все серии у Рона только два сильных момента: игра в шахматы и ныряние в озеро! Все остальное время только тупизна, нытье и создание проблем, которые кто-то решает за него. Продолжая баскетбольную аналогию: Рон – это третья опция, которую нужно постоянно прятать в защите.
Знаете, какого переоцененного социологического теоретика напоминает мне Рон? Зигмунда Баумана. Его работы тоже сводятся к тупизне и нытью. Нескончаемое резонерство про жидкую модернизацию, которое никак не продвигает наше знание социальных механизмов, зато романтизирует депрессию. И все ради того, чтобы оправдать финансилизацию британской экономики и урезание социальных расходов правительства. Ох, как же меня бесит, когда люди спрашивают, почему в моих курсах нет Баумана? Он же такой глубокий мыслитель! Нет, он тупой нытик! Не путайте!
Метафоры и данные
Я уже рассказывал о недавней тенденции среди социологов науки – использование терминов из наук о земле для описания структур отношений между учеными, идеями и текстами: полости, пики, течения, etc. Конечно, практически любая концепция в социальных науках вырастает из оформленной метафоры. Но что любопытно именно в случае социологов науки – это то, как изобретение метафоры тесно переплетено с визуализацией сетевых данных. Ландшафтные тропы приобретают ясность и законченность именно через воплощения в конкретной инфографике, а не через язык.
Еще один тейк в коллекцию я нашел в статье Джейкоба Фостера и его коллег в American Sociological Review. Статья вообще очень захватывающая с точки зрения теории научного знания. Авторы обсуждают взгляд на традиции и инновации у Куна и Бурдье, а потом предлагают свою типологию стратегий биомедиков, направленных как на подрыв существующих парадигм, так и на их консервацию. На основе изучения огромного массива статей более чем за 70 лет становится заметно, что нормальная наука и научная революция – штуки относительные. Внутри нормальной науки постоянно происходят небольшие перевороты, а самые мощные из революций не затрагивают все дисциплины целиком.
Однако, на мой взгляд, самое красивое в статье – это демонстрация того, как биомедицина постепенно претерпевает одновременно два обратных процесса: специализацию на все новые и новые субдисциплины и, напротив, интеграцию существующих субдисциплин в единые области. Авторы описывают всю биомедицину как реку, а ее субдисциплины как рукава. Для этого им на помощь приходит аллювиальная диаграмма – способ визуализации отношений между категориальными переменными во времени. Этот тип диаграммы довольно прост, но здесь он особенно уместно выглядит в контексте аргумента. Ой, прям не могу – хочу попробовать так же изобразить возникновение региональных кластеров у моих востоковедов.
Я уже рассказывал о недавней тенденции среди социологов науки – использование терминов из наук о земле для описания структур отношений между учеными, идеями и текстами: полости, пики, течения, etc. Конечно, практически любая концепция в социальных науках вырастает из оформленной метафоры. Но что любопытно именно в случае социологов науки – это то, как изобретение метафоры тесно переплетено с визуализацией сетевых данных. Ландшафтные тропы приобретают ясность и законченность именно через воплощения в конкретной инфографике, а не через язык.
Еще один тейк в коллекцию я нашел в статье Джейкоба Фостера и его коллег в American Sociological Review. Статья вообще очень захватывающая с точки зрения теории научного знания. Авторы обсуждают взгляд на традиции и инновации у Куна и Бурдье, а потом предлагают свою типологию стратегий биомедиков, направленных как на подрыв существующих парадигм, так и на их консервацию. На основе изучения огромного массива статей более чем за 70 лет становится заметно, что нормальная наука и научная революция – штуки относительные. Внутри нормальной науки постоянно происходят небольшие перевороты, а самые мощные из революций не затрагивают все дисциплины целиком.
Однако, на мой взгляд, самое красивое в статье – это демонстрация того, как биомедицина постепенно претерпевает одновременно два обратных процесса: специализацию на все новые и новые субдисциплины и, напротив, интеграцию существующих субдисциплин в единые области. Авторы описывают всю биомедицину как реку, а ее субдисциплины как рукава. Для этого им на помощь приходит аллювиальная диаграмма – способ визуализации отношений между категориальными переменными во времени. Этот тип диаграммы довольно прост, но здесь он особенно уместно выглядит в контексте аргумента. Ой, прям не могу – хочу попробовать так же изобразить возникновение региональных кластеров у моих востоковедов.
Советская повседневность с легендарным дедом, часть 3
С удивлением узнал, что название Чербузинского кладбища, где хоронят представителей истеблишмента новосибирского Академгородка, восходит к чувашскому «белая береза». Видимо, основателями соседней деревни, которая и дала имя кладбищу, были чувашские крестьяне-переселенцы 1920-х гг. Вряд ли они предполагали тогда, что через тридцать лет вокруг их деревни начнется такая дикая движуха с ГЭС, коллайдером и всем остальным.
Как ни странно, путь моего деда в Новосибирск с этой волной чувашских переселенцев никак не связан. После окончания лесного института ему надо было выбрать лесхоз, в который он поедет работать по распределению. Дед был близок к вершине рейтинга по оценкам, так что до какой-то степени мог определить свою судьбу сам. Как и многие другие студенты родом из села, он мечтал оказаться в большом городе. Увы, европейская часть страны для выпускников уральских вузов были недоступна. Из тех опций, что были на столе, самым привлекательным для деда стал Новосибирск. Почему именно Новосибирск?
По несколько наивной причине. Дед зачитывался центральной прессой, а там социалистические стройки молодого города посреди тайги, масштаб которых первые обитатели Чербузов не могли и представить, частенько оказывались на первых полосах. В этих заметках деда особо привлекали черно-белые фотографии города его мечты. Ну и неосвоенного леса вокруг там было много. Значит надо будет не круглый год сидеть в конторке, а ездить в экспедиции, чтобы заниматься таксацией. Короче, решено! В Сибирь! В драных носках да по талому льду!
С удивлением узнал, что название Чербузинского кладбища, где хоронят представителей истеблишмента новосибирского Академгородка, восходит к чувашскому «белая береза». Видимо, основателями соседней деревни, которая и дала имя кладбищу, были чувашские крестьяне-переселенцы 1920-х гг. Вряд ли они предполагали тогда, что через тридцать лет вокруг их деревни начнется такая дикая движуха с ГЭС, коллайдером и всем остальным.
Как ни странно, путь моего деда в Новосибирск с этой волной чувашских переселенцев никак не связан. После окончания лесного института ему надо было выбрать лесхоз, в который он поедет работать по распределению. Дед был близок к вершине рейтинга по оценкам, так что до какой-то степени мог определить свою судьбу сам. Как и многие другие студенты родом из села, он мечтал оказаться в большом городе. Увы, европейская часть страны для выпускников уральских вузов были недоступна. Из тех опций, что были на столе, самым привлекательным для деда стал Новосибирск. Почему именно Новосибирск?
По несколько наивной причине. Дед зачитывался центральной прессой, а там социалистические стройки молодого города посреди тайги, масштаб которых первые обитатели Чербузов не могли и представить, частенько оказывались на первых полосах. В этих заметках деда особо привлекали черно-белые фотографии города его мечты. Ну и неосвоенного леса вокруг там было много. Значит надо будет не круглый год сидеть в конторке, а ездить в экспедиции, чтобы заниматься таксацией. Короче, решено! В Сибирь! В драных носках да по талому льду!
Эпистемические фронты Холодной войны
Пытаюсь потихоньку разбираться в исторической литературе по альтернативным глобализациям, т. е. процессам экономической и технологической интеграции, происходившей в эпоху Холодной войны не под флагами Запада, а инициированной правительствами Второго и Третьего мира. Мне, понятное дело, более интересен академический и экспертный обмен СССР со своими союзниками, но про это отдельно написано не так уж и много. Так что приходится собирать сведения по крупицам. Мне наивно казалось, что я имею общие представления о международных отношениях того времени: Советско-китайском расколе, Движении неприсоединения, панарбизме и панафриканизме… Оказалось, что I know nothing.
Например, я почему-то считал, что Куба была неформально встроена в Варшавский договор, а оказалось, что Кастро был очень активен в Движении неприсоединения еще до Карибского кризиса. Объяснение позиции Фиделя логичное: он понимал, что Хрущев может кинуть его в любой момент, разменяв вывод ядерного оружие с Кубы на какие-то уступки со стороны США, так что необходимо искать союзников в других местах.
В том же 1961 году, когда Кастро поехал на переговоры в Белград, а мой дед – в свою первую экспедицию в Амурскую область, в Москве был создан Институт Латинской Америки. Важно, что экспертиза по бывшим испанским колониям была нужна ЦК для создания противовеса не только американцам, но и товарищам Кастро и Че, которые пытались раскачать партизан от Боливии до Конго. Советскому руководству в модных команданте неспроста виделось опасное влияние маоизма и потенциал ухода из-под их крыши социалистических движений не только в Латинской Америке, но и по всему постколониальному миру.
Для непосредственного же изучения и критики маоистской литературы по философии, истории и экономике уже существовал Институт китаеведения, который открыли, потом закрыли из-за протестной ноты китайского руководства (sic!), но потом снова открыли уже под другим названием. Вообще академическая литература из Китая для советской интеллигенции тогда была чуть ли не более запрещенной, а оттого и более желанной, чем литература с Запада. Читаю с улыбкой мемуары олдовых китаеведов, которые вспоминают, что на французских философов им было наплевать, но вот бы получить разрешение на какого-нибудь китайского мудреца в спецхране!
Пытаюсь потихоньку разбираться в исторической литературе по альтернативным глобализациям, т. е. процессам экономической и технологической интеграции, происходившей в эпоху Холодной войны не под флагами Запада, а инициированной правительствами Второго и Третьего мира. Мне, понятное дело, более интересен академический и экспертный обмен СССР со своими союзниками, но про это отдельно написано не так уж и много. Так что приходится собирать сведения по крупицам. Мне наивно казалось, что я имею общие представления о международных отношениях того времени: Советско-китайском расколе, Движении неприсоединения, панарбизме и панафриканизме… Оказалось, что I know nothing.
Например, я почему-то считал, что Куба была неформально встроена в Варшавский договор, а оказалось, что Кастро был очень активен в Движении неприсоединения еще до Карибского кризиса. Объяснение позиции Фиделя логичное: он понимал, что Хрущев может кинуть его в любой момент, разменяв вывод ядерного оружие с Кубы на какие-то уступки со стороны США, так что необходимо искать союзников в других местах.
В том же 1961 году, когда Кастро поехал на переговоры в Белград, а мой дед – в свою первую экспедицию в Амурскую область, в Москве был создан Институт Латинской Америки. Важно, что экспертиза по бывшим испанским колониям была нужна ЦК для создания противовеса не только американцам, но и товарищам Кастро и Че, которые пытались раскачать партизан от Боливии до Конго. Советскому руководству в модных команданте неспроста виделось опасное влияние маоизма и потенциал ухода из-под их крыши социалистических движений не только в Латинской Америке, но и по всему постколониальному миру.
Для непосредственного же изучения и критики маоистской литературы по философии, истории и экономике уже существовал Институт китаеведения, который открыли, потом закрыли из-за протестной ноты китайского руководства (sic!), но потом снова открыли уже под другим названием. Вообще академическая литература из Китая для советской интеллигенции тогда была чуть ли не более запрещенной, а оттого и более желанной, чем литература с Запада. Читаю с улыбкой мемуары олдовых китаеведов, которые вспоминают, что на французских философов им было наплевать, но вот бы получить разрешение на какого-нибудь китайского мудреца в спецхране!
Вспомнился великий сайт «Что Дэвид Боуи делал в твоем возрасте?» Можно сделать такой же про Мосса. Ну или, например, про Фуко, который в 28 лет издал «Психическую болезнь и личность», а к 33 годам закончил «Историю безумия». Впрочем, прекратить их обсуждать я не готов, несмотря на всю внутреннюю боль.