“It is no coincidence that the wealthiest countries in the world today, almost without exception, are both democratic and capitalist.”
«Не является совпадением тот факт, что богатейшие страны земного шара на сегодняшний день почти без исключения являются капиталистическими демократиями».
Внутри капиталистических демократий существует неотъемлемая борьба за власть. С одной стороны, перед нами политическая система, основанная на принципах всеобщего избирательного права и равенства. С другой стороны, налицо экономическая система, противоречащая этим принципам и сосредотачивающая власть среди немногих и стимулирующая экономическое неравенство. Таким парадоксальным образом становится неясно, как такая модель существует и используется в мировом масштабе развитыми государствами. Идея о соотношении между социальным капиталом и институциональными показателями утверждается R. Putnam. Данная концепция – результат экономических и политических сил, сдерживающих друг друга.
В первую очередь, некоторые ученые считают, что демократия рано или поздно сведет на нет или существенно снизит преимущества экономического роста при капитализме. К примеру, M. Olson утверждает, что «страны, обладавшие демократической свободой управления без потрясений или вторжений в течение наиболее продолжительного времени, пострадают в наиболее высокой степени от явлений, вызывающих деградацию роста». Его утверждение подразумевает, что группы интересов и организации, стремящиеся предоставить общественные блага совершенно не заинтересованы в повышении продуктивности. Более того, они мотивированы лишь в получении большей доли в перераспределении национального дохода. Частью их рационального интереса является манипулирование экономическими или законодательными условиями, «погоня за рентным доходом» вместо повышения продуктивности. Стало быть, при демократических установках с множеством профсоюзов рабочих и другими агентами, представляющими интересы коллективов, капитализм не может достигнуть своих максимальных показателей эффективности. В этом смысле, страны, применяющие режим капиталистической демократии, не должны повышать уровень благосостояния, или, как минимум, не должны демонстрировать экономический рост. В результате, по мнению M. Olson, это действительно совпадение – применение успешными странами режима капиталистической демократии.
Альтернативный вариант – R. Putnam утверждает, что «особенности общественной организации, такие как доверие, нормы и сети могут улучшить эффективность общества, упрощая координацию деятельности». Высокий социальный капитал, измеряемый межличностным доверием, нормы и сети социального взамодействий упрощают и стимулируют показатели демократических и экономических институтов внутри капиталистических демократий. Его аргумент убедителен на примере анализа Северной и Южной Италии, где он находит два демократических региона, которые имели одинаковый уровень экономического развития, но разные уровни социального капитала, сформировавшие разный уровень экономического роста. Регион, имевший более высокий уровень взаимодействия, имел более высокий уровень экономического развития. Впоследствии его сравнительный анализ опровергает тезис M. Olson о том, что демократия оказывает отрицательное влияние на капитализм по причине отстаивания интересов общества и гражданских организаций. Более того, можно утверждать, что связи внутри общества, а также между группами интересов, приводят к лучшим экономическим результатам. Это, в свою очередь, подразумевает, что демократия и взаимодействие населения вкупе с демократическим образом жизни ведет к лучшим экономическим показателям. Таким образом, не является совпадением факт того, что самые развитые страны в мире – страны демократические и капиталистические.
«Не является совпадением тот факт, что богатейшие страны земного шара на сегодняшний день почти без исключения являются капиталистическими демократиями».
Внутри капиталистических демократий существует неотъемлемая борьба за власть. С одной стороны, перед нами политическая система, основанная на принципах всеобщего избирательного права и равенства. С другой стороны, налицо экономическая система, противоречащая этим принципам и сосредотачивающая власть среди немногих и стимулирующая экономическое неравенство. Таким парадоксальным образом становится неясно, как такая модель существует и используется в мировом масштабе развитыми государствами. Идея о соотношении между социальным капиталом и институциональными показателями утверждается R. Putnam. Данная концепция – результат экономических и политических сил, сдерживающих друг друга.
В первую очередь, некоторые ученые считают, что демократия рано или поздно сведет на нет или существенно снизит преимущества экономического роста при капитализме. К примеру, M. Olson утверждает, что «страны, обладавшие демократической свободой управления без потрясений или вторжений в течение наиболее продолжительного времени, пострадают в наиболее высокой степени от явлений, вызывающих деградацию роста». Его утверждение подразумевает, что группы интересов и организации, стремящиеся предоставить общественные блага совершенно не заинтересованы в повышении продуктивности. Более того, они мотивированы лишь в получении большей доли в перераспределении национального дохода. Частью их рационального интереса является манипулирование экономическими или законодательными условиями, «погоня за рентным доходом» вместо повышения продуктивности. Стало быть, при демократических установках с множеством профсоюзов рабочих и другими агентами, представляющими интересы коллективов, капитализм не может достигнуть своих максимальных показателей эффективности. В этом смысле, страны, применяющие режим капиталистической демократии, не должны повышать уровень благосостояния, или, как минимум, не должны демонстрировать экономический рост. В результате, по мнению M. Olson, это действительно совпадение – применение успешными странами режима капиталистической демократии.
Альтернативный вариант – R. Putnam утверждает, что «особенности общественной организации, такие как доверие, нормы и сети могут улучшить эффективность общества, упрощая координацию деятельности». Высокий социальный капитал, измеряемый межличностным доверием, нормы и сети социального взамодействий упрощают и стимулируют показатели демократических и экономических институтов внутри капиталистических демократий. Его аргумент убедителен на примере анализа Северной и Южной Италии, где он находит два демократических региона, которые имели одинаковый уровень экономического развития, но разные уровни социального капитала, сформировавшие разный уровень экономического роста. Регион, имевший более высокий уровень взаимодействия, имел более высокий уровень экономического развития. Впоследствии его сравнительный анализ опровергает тезис M. Olson о том, что демократия оказывает отрицательное влияние на капитализм по причине отстаивания интересов общества и гражданских организаций. Более того, можно утверждать, что связи внутри общества, а также между группами интересов, приводят к лучшим экономическим результатам. Это, в свою очередь, подразумевает, что демократия и взаимодействие населения вкупе с демократическим образом жизни ведет к лучшим экономическим показателям. Таким образом, не является совпадением факт того, что самые развитые страны в мире – страны демократические и капиталистические.
Действительно ли политические и экономические силы ограничивают друг друга в капиталистических демократиях? Если мы применим модель Meltzer-Richard к демократиям, мы должны ожидать, что общество с более высоким уровнем неравенства будет сильнее подпадать под риск «большого» правительства. Распределение доходов в капиталистическом обществе клонится вправо, что означает что медианный доход ниже среднего. Чем выше неравенство внутри государства, тем больше разница между медианным и средним доходом. Таким образом, если мы применим теорему медианного избирателя к капиталистическим демократиям, мы должны предвосхищать, что большинство населения проголосует за более высокий уровень перераспределения доходов путем увеличения налогов. Для медианного избирателя рациональное поведение состоит в том, чтобы голосовать за перераспределение благ, потому что избиратель при среднем доходе заплатит столько же налогов, сколько он получает из них благ, таким образом медианный избиратель получает выгоду от высокого уровня перераспределения. Тем не менее, если мы обратим внимание на страны с высоким уровнем неравенства доходов, то мы заметим так называемый «Парадокс Робин Гуда» о том, что они перераспределяют меньше, чем страны с меньшим уровнем неравенства, что противоречит модели MR. Таким образом, давление, побуждающее к более высокому уровню перераспределения внутри капиталистической демократии ограничено.
Это ограничение может быть объяснено связью между демократией и капитализмом. Если точнее, то нужно посмотреть на структурное и определяющую роль бизнеса в капиталистической демократии. Интересы бизнеса и их власть в капиталистических демократиях определяют результаты формирования политики. По модели Meltzer-Richard для более высокого перераспределения среди демократических режимов правительство ожидает запрос среди населения на более высокое налогообложение. Тем не менее правительство должно принимать во внимание интересы бизнесов. Одно лишь повышение налогов по требованию широких масс приведет к меньшей продуктивности и потенциальному перемещению капиталов бизнесов в другие страны, что в свою очередь приведет к снижению уровня экономического развития. Тезис T. Fairfield о том, что «капитал голосует дважды: первый раз через организованное давление на политический процесс, второй через принятие инвестиционных решений». Второй путь голосования относится к инструментальной роли бизнеса. Бизнес может использовать стратегии лоббизма для влияния на политические решения (инструментальная сила) и также бизнес может сигнализировать правительству о том, что при применении определенной политики, капитал бизнеса будет перемещен в другую страну (структурная сила). Такое отношение между демократическим правительством и бизнесом ведет к взаимному ограничению. С одной стороны на правительство оказывает давление население, с другой стороны – бизнес, таким образом, учитываются интересы обеих групп. M. Friedman считает, что экономическая свобода, как определяющее свойство капитализма, является сдерживающим фактором политической силы «устраняя организацию экономической деятельности из поля контроля политической власти, рынок уничтожает источник силы принуждения. Это позволяет экономике быть сдерживающим фактором политической власти». Такое отделение экономической активности от политики возможно только при демократическом капитализме; таким образом, ограничивающая сила бизнеса возможна лишь при демократии, и позволяет бизнесу сопротивляться потенциальному принуждению демократического большинства. Аргументы, приведенные T. Fairfield и M. Friedman демонстрируют, что политические и экономические ограничения делают демократический капитализм привлекательной формой правления. С одной стороны, перед нами политическая система, основанная на равенстве и с другой стороны, экономическая система, защищающая интересы бизнеса и стимулирующая экономический рост. Именно по этой причине наиболее преуспевающие страны в мире являются капиталистическими демократиями.
Bibliography
Это ограничение может быть объяснено связью между демократией и капитализмом. Если точнее, то нужно посмотреть на структурное и определяющую роль бизнеса в капиталистической демократии. Интересы бизнеса и их власть в капиталистических демократиях определяют результаты формирования политики. По модели Meltzer-Richard для более высокого перераспределения среди демократических режимов правительство ожидает запрос среди населения на более высокое налогообложение. Тем не менее правительство должно принимать во внимание интересы бизнесов. Одно лишь повышение налогов по требованию широких масс приведет к меньшей продуктивности и потенциальному перемещению капиталов бизнесов в другие страны, что в свою очередь приведет к снижению уровня экономического развития. Тезис T. Fairfield о том, что «капитал голосует дважды: первый раз через организованное давление на политический процесс, второй через принятие инвестиционных решений». Второй путь голосования относится к инструментальной роли бизнеса. Бизнес может использовать стратегии лоббизма для влияния на политические решения (инструментальная сила) и также бизнес может сигнализировать правительству о том, что при применении определенной политики, капитал бизнеса будет перемещен в другую страну (структурная сила). Такое отношение между демократическим правительством и бизнесом ведет к взаимному ограничению. С одной стороны на правительство оказывает давление население, с другой стороны – бизнес, таким образом, учитываются интересы обеих групп. M. Friedman считает, что экономическая свобода, как определяющее свойство капитализма, является сдерживающим фактором политической силы «устраняя организацию экономической деятельности из поля контроля политической власти, рынок уничтожает источник силы принуждения. Это позволяет экономике быть сдерживающим фактором политической власти». Такое отделение экономической активности от политики возможно только при демократическом капитализме; таким образом, ограничивающая сила бизнеса возможна лишь при демократии, и позволяет бизнесу сопротивляться потенциальному принуждению демократического большинства. Аргументы, приведенные T. Fairfield и M. Friedman демонстрируют, что политические и экономические ограничения делают демократический капитализм привлекательной формой правления. С одной стороны, перед нами политическая система, основанная на равенстве и с другой стороны, экономическая система, защищающая интересы бизнеса и стимулирующая экономический рост. Именно по этой причине наиболее преуспевающие страны в мире являются капиталистическими демократиями.
Bibliography
Fairfield, T. (2015). Structural power in comparative political economy: perspectives from policy formulation in Latin America. Business and Politics, 17(3), pp.411–441.
Friedman, M. and Friedman, R.D. (1970). Capitalism and Freedom. Chicago, Ill.: Univ. Of Chicago Press.
Iversen T. (2011). Capitalism and Democracy. The Oxford Handbook of Political Science.
Meltzer, A.H. and Richard, S.F. (1983). Tests of a rational theory of the size of government. Public Choice, 41(3), pp.403–418.
Olson, M. (1992). The rise and decline of nations : economic growth, stagflation, and social rigidities. New Haven ; London: Yale University Press.
Putnam, R. (1992). Making democracy work : Civic traditions in modern Italy. Usa: Princeton Univ. Press.
Friedman, M. and Friedman, R.D. (1970). Capitalism and Freedom. Chicago, Ill.: Univ. Of Chicago Press.
Iversen T. (2011). Capitalism and Democracy. The Oxford Handbook of Political Science.
Meltzer, A.H. and Richard, S.F. (1983). Tests of a rational theory of the size of government. Public Choice, 41(3), pp.403–418.
Olson, M. (1992). The rise and decline of nations : economic growth, stagflation, and social rigidities. New Haven ; London: Yale University Press.
Putnam, R. (1992). Making democracy work : Civic traditions in modern Italy. Usa: Princeton Univ. Press.
Причины подъема партий Евроскептицизма
Некоторые ученые в начале XXI века утверждали, что система национальных партий в Европе не была затронута Европеизацией. Тем не менее, цель этого эссе – доказать, что эта точка зрения утратила актуальность в современной европейской политике.
Это эссе приходит к выводу о том, что разделение участников Евроинтеграции на «победителей» и «проигравших» объясняет подъем партий Евроскептицизма. Ситуацию усугубляют внешние факторы в виде кризисов еврозоны и миграционного кризиса. Этот раскол создал потребность в политическом представлении посредством партий Евроскептицизма. Подъем таких партий характеризуется в основном подъемом партий-претендентов с программой жесткого Евроскептицизма. Тем не менее, даже мэйнстримные политические партии демонстрируют в некоторой степени мягкий Евроскептицизм. Разница между подъемом идей евроскептицизма в новых партиях-претендентах и мэйнстримных партиях заключается в основном в идеологии и политической системе государства.
Теория политического раскола:
Политический раскол может быть определен как культурное и политическое разделение между гражданами внутри общества, проявляющееся в социальном и политическом конфликте среди этих граждан. S Lipset и S. Rokkan утверждают, что эти разделения порождают Европейскую партийную систему, при которой партиям удается капитализировать эти разделения в своих собственных целях. Они выделяют четыре основных традиционных раскола по границам которых располагаются политические партии – собственник бизнеса vs. рабочий, церковь vs. государство, город vs сельская местность and центр vs. периферия. К примеру, условно говоря, Британская партия Лейбористов представляет рабочих, а Консервативная партия представляет собственников бизнесов. Более того, они утверждают, что Европейская партийная система в 1920 была практически идентичной образцу системы 1960х, что указывает на то, что партийные системы были заморожены в ходе всех четырех вышеуказанных политических расколов. В результате, историческое разделение и конфликт интересов лежат в основе традиционных партийных систем в Европе, и определяют их повестку и идеологию. Таким образом, политические партии прилегают к этим исторически обусловленным конфликтам внутри общества, и при любом внешнем политическом или культурном конфликте повлечет изменения в партийной системе, например, создание новых политических партий, совпадающих с новым конфликтом или изменением статуса кво между существующими политическими партиями. Тот факт, что партийные системы были заморожены, означает, что имело место пространство для новых политических сил и место для нового политического раскола. Так как расколы формируются на основе разночтений в политических и культурных интересах, то новый конфликт интересов внутри общества возник бы в результате утраты избирателями партийной лояльности и формированию новых расколов. Новые расколы неминуемо возникнут в обществе, и это уже произошло в Европе, так как традиционные четыре раскола более не определяют выбор избирателя.
Европейская интеграция и новый раскол
Некоторые ученые в начале XXI века утверждали, что система национальных партий в Европе не была затронута Европеизацией. Тем не менее, цель этого эссе – доказать, что эта точка зрения утратила актуальность в современной европейской политике.
Это эссе приходит к выводу о том, что разделение участников Евроинтеграции на «победителей» и «проигравших» объясняет подъем партий Евроскептицизма. Ситуацию усугубляют внешние факторы в виде кризисов еврозоны и миграционного кризиса. Этот раскол создал потребность в политическом представлении посредством партий Евроскептицизма. Подъем таких партий характеризуется в основном подъемом партий-претендентов с программой жесткого Евроскептицизма. Тем не менее, даже мэйнстримные политические партии демонстрируют в некоторой степени мягкий Евроскептицизм. Разница между подъемом идей евроскептицизма в новых партиях-претендентах и мэйнстримных партиях заключается в основном в идеологии и политической системе государства.
Теория политического раскола:
Политический раскол может быть определен как культурное и политическое разделение между гражданами внутри общества, проявляющееся в социальном и политическом конфликте среди этих граждан. S Lipset и S. Rokkan утверждают, что эти разделения порождают Европейскую партийную систему, при которой партиям удается капитализировать эти разделения в своих собственных целях. Они выделяют четыре основных традиционных раскола по границам которых располагаются политические партии – собственник бизнеса vs. рабочий, церковь vs. государство, город vs сельская местность and центр vs. периферия. К примеру, условно говоря, Британская партия Лейбористов представляет рабочих, а Консервативная партия представляет собственников бизнесов. Более того, они утверждают, что Европейская партийная система в 1920 была практически идентичной образцу системы 1960х, что указывает на то, что партийные системы были заморожены в ходе всех четырех вышеуказанных политических расколов. В результате, историческое разделение и конфликт интересов лежат в основе традиционных партийных систем в Европе, и определяют их повестку и идеологию. Таким образом, политические партии прилегают к этим исторически обусловленным конфликтам внутри общества, и при любом внешнем политическом или культурном конфликте повлечет изменения в партийной системе, например, создание новых политических партий, совпадающих с новым конфликтом или изменением статуса кво между существующими политическими партиями. Тот факт, что партийные системы были заморожены, означает, что имело место пространство для новых политических сил и место для нового политического раскола. Так как расколы формируются на основе разночтений в политических и культурных интересах, то новый конфликт интересов внутри общества возник бы в результате утраты избирателями партийной лояльности и формированию новых расколов. Новые расколы неминуемо возникнут в обществе, и это уже произошло в Европе, так как традиционные четыре раскола более не определяют выбор избирателя.
Европейская интеграция и новый раскол
Расширение Европейского Союза за последние 50 лет привнесло новые политические, экономические и культурные вызовы в национальные государства. Партийные системы подверглись шокирующему внешнему воздействию. Воздействие Европейской интеграции создает новый надгосударственный источник власти, либерализацию, углубление интеграции рынков и свободу передвижения по Европе. Что, в свою очередь, создает новые вызовы и расколы внутри общества между ‘победителями‘ и проигравшими в этих процессах. Далеко не каждый в национальных государствах имеет выгоду от интеграции европейских рынков и увеличения иммиграции,
Kreisi утверждает, что “возникновение очередного раскола – раскола конфликта групп победителей и проигравших из числа среднего класса в вопросе изменения обществ Западной Европы” . Евроинтеграция создает новую экономическую конкуренцию по причине свободного перемещения лиц и труда, таким образом граждане национальных государств испытывают новый иммиграциoнный приток, создающий конкуренцию за рабочие места.
Победители – высокообразованные и высококвалифицированные граждане, конкурентоспособные в глобализованом мире, использующие глобализацию себе на пользу, в то время как проигравшие – это старшее поколение, менее мобильные и менее квалифицированные, с трудом справляющиеся с норвыми вызовами. В результате возникает новый раскол между ‘победителями Евроинтеграционных процессов и ‘проигравшими» не одобряющими их. J. Curtis утверждает, что “те, кто преуспевают в экономических и профессиональных вопросах, имеют лучшее положение для использования преимуществ Евросоюза, с большей вероятностью поддерживают членство их страны в Евросоюзе” . В результате, можно предположить, что ‘проигравшие» это обладатели Евроскептических взглядов, не извлекающие преимуществ из глобализованного мира. Таким образом, партии Евроскептицизма фокусируются именно на этом аспекте раскола, чтобы достигнуть политического равновесия между «победителями» и проигравшими Евроинтеграции. Некоторые ученые назвали новый раскол «свойственным транзиту», что означает реакцию общества на новую глобализованную и более взаимно интегрированную Европу. Европейская интеграция вносит новые правила игры, так как создает юрисдикцию Европы над многими странами, увеличивает экономическую и иммиграционную конкуренцию и создает новые вызовы для консервативных, менее мобильных и менее образованных людей.
В результате мы утверждаем, что Евроинтеграция создает новый раскол внутри общества, основанный на конфликте интересов вокруг Евроинтегарции. ЕС – это новый внешний шок удар для партийной системы, создающими новый конфликт внутри общества и порождающий раскол.
Согласно теории раскола, политические партии мобилизуются вокруг раскола, привлекают новых сторонников, разделяющих их позицию в вопросе Евроинтеграции.
Помимо внешнего шока от Евроинтеграции, создавшего новый раскол, два других шока были ответственны за раскол внутри обществ: Еврокризис и миграционный кризис.
Они привели к дальнейшему разделению внутри общества и обозначили возникновение нового транзитного раскола.
Сперва евро кризис, когда в 2009 мгогие Европейсмки страны, такие как Португалия, Греция и Испания не могли финансировать долги своих правительства. Евросоюз и МВФ установили ряд условий для возможностей бэйл-аута. Эти условия подразумевали меры строжайшей экономии, сокращения статей расходов государственного бюджета и увеличение налогообложения. Люди, потерявшие работу, стали ‘проигравшими» of Европейского проекта, и этот кризис усугубил раскол. Второй внешний шок был вызван Европейским миграционным кризисом. Огромный приток иммигрантов в ЕС создал раскол между сторонниками консервативных и националистических взглядов против сторонников либерального подхода.
Kreisi утверждает, что “возникновение очередного раскола – раскола конфликта групп победителей и проигравших из числа среднего класса в вопросе изменения обществ Западной Европы” . Евроинтеграция создает новую экономическую конкуренцию по причине свободного перемещения лиц и труда, таким образом граждане национальных государств испытывают новый иммиграциoнный приток, создающий конкуренцию за рабочие места.
Победители – высокообразованные и высококвалифицированные граждане, конкурентоспособные в глобализованом мире, использующие глобализацию себе на пользу, в то время как проигравшие – это старшее поколение, менее мобильные и менее квалифицированные, с трудом справляющиеся с норвыми вызовами. В результате возникает новый раскол между ‘победителями Евроинтеграционных процессов и ‘проигравшими» не одобряющими их. J. Curtis утверждает, что “те, кто преуспевают в экономических и профессиональных вопросах, имеют лучшее положение для использования преимуществ Евросоюза, с большей вероятностью поддерживают членство их страны в Евросоюзе” . В результате, можно предположить, что ‘проигравшие» это обладатели Евроскептических взглядов, не извлекающие преимуществ из глобализованного мира. Таким образом, партии Евроскептицизма фокусируются именно на этом аспекте раскола, чтобы достигнуть политического равновесия между «победителями» и проигравшими Евроинтеграции. Некоторые ученые назвали новый раскол «свойственным транзиту», что означает реакцию общества на новую глобализованную и более взаимно интегрированную Европу. Европейская интеграция вносит новые правила игры, так как создает юрисдикцию Европы над многими странами, увеличивает экономическую и иммиграционную конкуренцию и создает новые вызовы для консервативных, менее мобильных и менее образованных людей.
В результате мы утверждаем, что Евроинтеграция создает новый раскол внутри общества, основанный на конфликте интересов вокруг Евроинтегарции. ЕС – это новый внешний шок удар для партийной системы, создающими новый конфликт внутри общества и порождающий раскол.
Согласно теории раскола, политические партии мобилизуются вокруг раскола, привлекают новых сторонников, разделяющих их позицию в вопросе Евроинтеграции.
Помимо внешнего шока от Евроинтеграции, создавшего новый раскол, два других шока были ответственны за раскол внутри обществ: Еврокризис и миграционный кризис.
Они привели к дальнейшему разделению внутри общества и обозначили возникновение нового транзитного раскола.
Сперва евро кризис, когда в 2009 мгогие Европейсмки страны, такие как Португалия, Греция и Испания не могли финансировать долги своих правительства. Евросоюз и МВФ установили ряд условий для возможностей бэйл-аута. Эти условия подразумевали меры строжайшей экономии, сокращения статей расходов государственного бюджета и увеличение налогообложения. Люди, потерявшие работу, стали ‘проигравшими» of Европейского проекта, и этот кризис усугубил раскол. Второй внешний шок был вызван Европейским миграционным кризисом. Огромный приток иммигрантов в ЕС создал раскол между сторонниками консервативных и националистических взглядов против сторонников либерального подхода.
Bartolini, S; Mair, Peter (1990). Identity, competition, and electoral availability. The stabilisation of European electorates 1885-1985. Cambridge: Cambridge University Press.
Curtice J. Why Leave Won the UK's EU Referendum. JCMS: Journal of Common Market Studies. 2017;55:19-37.
Hobolt S, Tilley J. Fleeing the centre: the rise of challenger parties in the aftermath of the euro crisis. West European Politics. 2016;39(5):971-991.
Hobolt S, de Vries C. Issue Entrepreneurship and Multiparty Competition. Comparative Political Studies. 2015;48(9):1159-1185.
Hooghe L, Marks G. Cleavage theory meets Europe’s crises: Lipset, Rokkan, and the transnational cleavage. Journal of European Public Policy. 2017;25(1):109-135.
Hutter S, Kriesi H. (2019) ‘European Party Politics in times of Crisis’ Cambridge University Press, 2019.
Kriesi H. The Role of European Integration in National Election Campaigns. European Union Politics. 2007;8(1):83-108.
Kriesi H. The transformation of cleavage politics: the. European Journal of Political Research. 1998;33(2):165-185.
Lipset S, Rokkan S, Wallerstein I. Party systems and voter alignments: cross-national perspectives. New York: Free Press; 1967.
Mair P. The limited impact of Europe on national party systems. West European Politics. 2000;23(4):27-51.
Taggart P. A.’Touchstone of Dissent: Euroscepticism in Contemporary Western European Party Systems’. European Journal of Political Research. 1998;33(3):363-388.
Curtice J. Why Leave Won the UK's EU Referendum. JCMS: Journal of Common Market Studies. 2017;55:19-37.
Hobolt S, Tilley J. Fleeing the centre: the rise of challenger parties in the aftermath of the euro crisis. West European Politics. 2016;39(5):971-991.
Hobolt S, de Vries C. Issue Entrepreneurship and Multiparty Competition. Comparative Political Studies. 2015;48(9):1159-1185.
Hooghe L, Marks G. Cleavage theory meets Europe’s crises: Lipset, Rokkan, and the transnational cleavage. Journal of European Public Policy. 2017;25(1):109-135.
Hutter S, Kriesi H. (2019) ‘European Party Politics in times of Crisis’ Cambridge University Press, 2019.
Kriesi H. The Role of European Integration in National Election Campaigns. European Union Politics. 2007;8(1):83-108.
Kriesi H. The transformation of cleavage politics: the. European Journal of Political Research. 1998;33(2):165-185.
Lipset S, Rokkan S, Wallerstein I. Party systems and voter alignments: cross-national perspectives. New York: Free Press; 1967.
Mair P. The limited impact of Europe on national party systems. West European Politics. 2000;23(4):27-51.
Taggart P. A.’Touchstone of Dissent: Euroscepticism in Contemporary Western European Party Systems’. European Journal of Political Research. 1998;33(3):363-388.
Восхождение партий Евроскептицизма
Как утверждалось выше, Евроинтеграция, евро и миграционный кризис были экзогенными шоками, создавшими раскол между «победившими» и «проигравшими» Европеизации. Раскол подразумевает, что избиратели партий Евроскептицизма, “политические системы подчинены скачкообразным, а не медленнотекущим изменениям, и ответ партийной системы экзогенным изменениям приходит от избирателей, а не от самих партий.” Раскол создал политический вакуум, требовавший политического представления. Так как партии Евроскептицизма будут популярны среди «лузеров» Европеизации, подъем партий зависит от эффективности мобилизационных мероприятий “новая мобилизация будет определена партиями, которые наиболее эффективно представят страхи и интересы проигравших в новом структурном конфликте ”. Эффективность полдитической мобилизации среди партий вокруг интересов лузеров зависит от нескольких факторов.
Первый, гибкость в адаптации к новой политической позиции. Так как мэйнстримные партии – устоявшиеся политические институты, они не столь гибки в вопросах политических взглядов, чтобы привлечь ‘Евроскептическую» часть населения и потому могут лишь применять идеии «мягкого» Евроскептицизма. “Евроскептицизм внутри партии парламентского большинства, скорее всего проявится в одной из фракций внутри крупной партии.” Эта идея подразумевает, что мэйнстримные партии не могут принять целиком скептическую позицию по вопросам ЕС, но некоторые их фракции могут отказаться от поддержки Европеизации. Более того, вместо политизации вопроса они часто принимают «оборонную» стратегию и выносят вопросы участия в ЕС на референдум. Так как мэйнстримные партии с трудом адаптируются под новый раскол, “избиратели отреагировали на кризисы отказом от традиционных parties поддержкой новых партий”. Это объясняет подъем крайне левых и крайне правых партий. Новые партии используют экзогенный шок как стратегическую возможность для состязания с мэйнстримными партиями. Разыне внешние потрясения порождают разные новые партии. Кризис евро и последующие меры затягивания поясов мобилизовали новые левые партии. В то время как миграционный кризис и вопрос национального суверенитета «принадлежит по праву» новым правым партиям. Было установлено научным исследованием, что именно эти стратегические возможности для новых партий позволили заполучить значительное число голосов избирателей.
Вторая причина – природа политической системы. Пределы, до которых новые партии растут и как мэйнстримные партии адаптируют Евроскептическую повестку зависит от политической системы внутри страны, от того, мажоритарная она или пропорциональная. Новым партиям проще заполучать голоса в пропорциональной системе, из-за более низкого порога входа, в мажоритарной системе традиционные партии сталкиваются с созданием фракций внутри себя – “если существующие партии не могут радикально изменить позиции по вопросу, следует ожидать: (1) конфликты внутри традиционных партий, особенно в системах с высоким барьером и (2) рост новых, в особенности в системах с низким барьером ”. Мажоритарные системы по типу Великобритании, в ходе экзогенного шока испытали минимальное. Давление со стороны новой партии UKIP (партия британской независимости – евроскептики). Консерваторы и Лейбористы адаптировались по вопросу Евроскептизма при помощи внутрипартийных фракций, применив ‘оборонную» стратегию и вынеся вопрос участия в ЕС на референдум. Тем не менее, в пропорциональных системах по примеру Австрии рост новых партий, таких как FPO попросту колоссален, им удалось «приватизировать» вопрос иммиграционной политики и благодаря кризису занять место политической силы #3 в парламенте.
Bibliography
Austrian Embassy (2017) ‘Results of Austrian Parliamentary election 2017’. http://www.austria.org/the-latest/2017/10/30/austrian-parliamentary-election-2017 {Accessed 4th November}
Aylott N. The Domestic Perspective: Impact on Swedish Party Politics. Cooperation and Conflict. 2002;37(2):219-226.
Как утверждалось выше, Евроинтеграция, евро и миграционный кризис были экзогенными шоками, создавшими раскол между «победившими» и «проигравшими» Европеизации. Раскол подразумевает, что избиратели партий Евроскептицизма, “политические системы подчинены скачкообразным, а не медленнотекущим изменениям, и ответ партийной системы экзогенным изменениям приходит от избирателей, а не от самих партий.” Раскол создал политический вакуум, требовавший политического представления. Так как партии Евроскептицизма будут популярны среди «лузеров» Европеизации, подъем партий зависит от эффективности мобилизационных мероприятий “новая мобилизация будет определена партиями, которые наиболее эффективно представят страхи и интересы проигравших в новом структурном конфликте ”. Эффективность полдитической мобилизации среди партий вокруг интересов лузеров зависит от нескольких факторов.
Первый, гибкость в адаптации к новой политической позиции. Так как мэйнстримные партии – устоявшиеся политические институты, они не столь гибки в вопросах политических взглядов, чтобы привлечь ‘Евроскептическую» часть населения и потому могут лишь применять идеии «мягкого» Евроскептицизма. “Евроскептицизм внутри партии парламентского большинства, скорее всего проявится в одной из фракций внутри крупной партии.” Эта идея подразумевает, что мэйнстримные партии не могут принять целиком скептическую позицию по вопросам ЕС, но некоторые их фракции могут отказаться от поддержки Европеизации. Более того, вместо политизации вопроса они часто принимают «оборонную» стратегию и выносят вопросы участия в ЕС на референдум. Так как мэйнстримные партии с трудом адаптируются под новый раскол, “избиратели отреагировали на кризисы отказом от традиционных parties поддержкой новых партий”. Это объясняет подъем крайне левых и крайне правых партий. Новые партии используют экзогенный шок как стратегическую возможность для состязания с мэйнстримными партиями. Разыне внешние потрясения порождают разные новые партии. Кризис евро и последующие меры затягивания поясов мобилизовали новые левые партии. В то время как миграционный кризис и вопрос национального суверенитета «принадлежит по праву» новым правым партиям. Было установлено научным исследованием, что именно эти стратегические возможности для новых партий позволили заполучить значительное число голосов избирателей.
Вторая причина – природа политической системы. Пределы, до которых новые партии растут и как мэйнстримные партии адаптируют Евроскептическую повестку зависит от политической системы внутри страны, от того, мажоритарная она или пропорциональная. Новым партиям проще заполучать голоса в пропорциональной системе, из-за более низкого порога входа, в мажоритарной системе традиционные партии сталкиваются с созданием фракций внутри себя – “если существующие партии не могут радикально изменить позиции по вопросу, следует ожидать: (1) конфликты внутри традиционных партий, особенно в системах с высоким барьером и (2) рост новых, в особенности в системах с низким барьером ”. Мажоритарные системы по типу Великобритании, в ходе экзогенного шока испытали минимальное. Давление со стороны новой партии UKIP (партия британской независимости – евроскептики). Консерваторы и Лейбористы адаптировались по вопросу Евроскептизма при помощи внутрипартийных фракций, применив ‘оборонную» стратегию и вынеся вопрос участия в ЕС на референдум. Тем не менее, в пропорциональных системах по примеру Австрии рост новых партий, таких как FPO попросту колоссален, им удалось «приватизировать» вопрос иммиграционной политики и благодаря кризису занять место политической силы #3 в парламенте.
Bibliography
Austrian Embassy (2017) ‘Results of Austrian Parliamentary election 2017’. http://www.austria.org/the-latest/2017/10/30/austrian-parliamentary-election-2017 {Accessed 4th November}
Aylott N. The Domestic Perspective: Impact on Swedish Party Politics. Cooperation and Conflict. 2002;37(2):219-226.
Austria
Results of Austrian Parliamentary Election 2017 — Austria
On October 15, 2017, parliamentary elections were held in Austria. The final result, released by the Interior Ministry on October 31, 2017, tallied a turnout of 80.0 percent of the eligible 6,400,998 electorate.
#единыйЗапад #НАТО #ЕС
Нашёл свою заметку восьмилетней давности с лекции ректора Сент-Эндрюс в МГИМО
Она сказала (дословно): «знаете, я долго жила в Америке, Америку люблю, но американцы не понимают простой вещи: у Ирана как у суверенного государства есть такое же право на атомное оружие, и Иран не является большей угрозой для мирового сообщества, чем США».
Друзья, а как вы понимаете позицию ректора привилегированного шотландского университета?
Нашёл свою заметку восьмилетней давности с лекции ректора Сент-Эндрюс в МГИМО
Она сказала (дословно): «знаете, я долго жила в Америке, Америку люблю, но американцы не понимают простой вещи: у Ирана как у суверенного государства есть такое же право на атомное оружие, и Иран не является большей угрозой для мирового сообщества, чем США».
Друзья, а как вы понимаете позицию ректора привилегированного шотландского университета?
О примитивности и естественности демократии
«Насколько глубоко могут быть укоренены в сознании установки, совершенно отличные от установок западного мира, показывают недавние наблюдения в Новой Гвинее. Эти аборигены научились у миссионеров играть в футбол, но вместо того, чтобы добиваться победы одной из команд, они продолжают играть до того момента, когда число побед и поражений сравняется. Игра не кончается, как у нас, когда определяется победитель, а кончается, когда с полной уверенностью показано, что нет проигравшего.
…Важно отметить, что почти во всех абсолютно обществах, называемых примитивными, немыслима сама идея принятия решения большинством голосов, поскольку социальная консолидация и доброе взаимопонимание между членами группы считаются более важными, чем любая новация. Поэтому принимаются лишь единодушные решения» (К. Леви-Стросс).
«Насколько глубоко могут быть укоренены в сознании установки, совершенно отличные от установок западного мира, показывают недавние наблюдения в Новой Гвинее. Эти аборигены научились у миссионеров играть в футбол, но вместо того, чтобы добиваться победы одной из команд, они продолжают играть до того момента, когда число побед и поражений сравняется. Игра не кончается, как у нас, когда определяется победитель, а кончается, когда с полной уверенностью показано, что нет проигравшего.
…Важно отметить, что почти во всех абсолютно обществах, называемых примитивными, немыслима сама идея принятия решения большинством голосов, поскольку социальная консолидация и доброе взаимопонимание между членами группы считаются более важными, чем любая новация. Поэтому принимаются лишь единодушные решения» (К. Леви-Стросс).
https://www.bbc.com/russian/features-55296824
английское правосудие
ЕС крупно повезло с точки зрения имиджа и integrity, что "столица разводов" находится за его пределами
английское правосудие
ЕС крупно повезло с точки зрения имиджа и integrity, что "столица разводов" находится за его пределами
BBC News Русская служба
Развод на $600 млн. Как Ахмедовы делят нажитый в России капитал в лондонском суде
Миллиардер Фархад Ахмедов так и не заплатил бывшей жене Татьяне $600 млн после развода и спрятал от английского суда деньги, яхту и самолет. Теперь Татьяна Ахмедова судится с их старшим сыном Темуром. Вот что они рассказали на суде.
Тетратомия исторических аналогий: немцы и англичане; поляки и русские
Основывается на тех же причинах, почему у англичан вышла глобальная империя, а у немцев нет.
И соответственно на меньшем масштабе: у русских империя континентального масштаба, а у поляков - страна небольшого регионального (на короткий момент в прошлом – крупная региональная держава).
Англичане отличаются от немцев тем, что у них более "французская" культура и язык (Nearly 30% of all English words come directly or indirectly from French).
В свою очередь русские не только выучили свои высшие классы говорить по-французски, а ещё с нуля переизобрели язык, подстроив его под французский. Который был самым продвинутым языком современности. До такой степени, что большинство французских выражений либо переводится на русский прямо, без изменений («игра стоит свеч»), либо являются неотъемлемой частью русского языка.
Получается, французы в XV-XVI веках получили античную культуру от Италии, имплементировали ее в первое крупное централизованное государство в истории Европы. Англичане ее впитали от французов. Настолько, что суды в Англии стали использовать английский, а не французский, в качестве языка судебного процесса лишь с Proceedings in Courts of Justice Act 1730 года. Отсюда колоссальная доля французской юридической терминологии стран Common law.
Более того, в английском языке крестьянская речь имеет германские корни: наиболее яркий пример – swine. То, что хрюкает в хлеву. А то, что подают господам к столу – имеет французские корни. Pork (porc), beef (beouf), mutton (mouton), veal (veau).
А поляки и немцы остались в своей национальной культуре, французский использовали узко и утилитарно: как язык международного общения, свой собственный язык под него кроить не стали.
Именно так получилось, что культурный ДНК римской ойкумены лежит в русской и в английской закваске в большей степени, чем в польской и в немецкой.
Основывается на тех же причинах, почему у англичан вышла глобальная империя, а у немцев нет.
И соответственно на меньшем масштабе: у русских империя континентального масштаба, а у поляков - страна небольшого регионального (на короткий момент в прошлом – крупная региональная держава).
Англичане отличаются от немцев тем, что у них более "французская" культура и язык (Nearly 30% of all English words come directly or indirectly from French).
В свою очередь русские не только выучили свои высшие классы говорить по-французски, а ещё с нуля переизобрели язык, подстроив его под французский. Который был самым продвинутым языком современности. До такой степени, что большинство французских выражений либо переводится на русский прямо, без изменений («игра стоит свеч»), либо являются неотъемлемой частью русского языка.
Получается, французы в XV-XVI веках получили античную культуру от Италии, имплементировали ее в первое крупное централизованное государство в истории Европы. Англичане ее впитали от французов. Настолько, что суды в Англии стали использовать английский, а не французский, в качестве языка судебного процесса лишь с Proceedings in Courts of Justice Act 1730 года. Отсюда колоссальная доля французской юридической терминологии стран Common law.
Более того, в английском языке крестьянская речь имеет германские корни: наиболее яркий пример – swine. То, что хрюкает в хлеву. А то, что подают господам к столу – имеет французские корни. Pork (porc), beef (beouf), mutton (mouton), veal (veau).
А поляки и немцы остались в своей национальной культуре, французский использовали узко и утилитарно: как язык международного общения, свой собственный язык под него кроить не стали.
Именно так получилось, что культурный ДНК римской ойкумены лежит в русской и в английской закваске в большей степени, чем в польской и в немецкой.
Подборка новостей начинается с оптимистичной ноты. Как говорят французы, ‘pour donner le la’, «чтобы задать тон». Нота la выбрана не случайно, исторически оркестры пользовались камертоном – инструментом, всегда издающим ноту «ля». Благодаря продвинутому юмору телефонистов, при телефонном соединении исторически и до сих пор гудки звучат нотой «ля». Чтобы задать тон предстоящей беседе.
https://ru.euronews.com/2021/07/07/it-04-intreview-dubai-4-jim
https://ru.euronews.com/2021/07/07/it-04-intreview-dubai-4-jim
euronews
Джим Меллон: «Через 10 лет молочных продуктов больше не будет»
Наш гость – миллиардер и филантроп Джим Меллон, увлеченный такими вопросами как аграрная революция и долголетие.
Парадокс либерализма
Либерализм, как политическая идея, парадоксален. Либеральные идеи испытывают трудности с радикальными левыми движениями, подобными BLM. С одной стороны, либерализм поддерживает ультра настроенных левых политических деятелей, так как это прямое проявление политического плюрализма (одна из фундаментальных идей либерализма). С другой стороны, когда данная экстремальная идея перерастает в беспорядки, происходит прямое нарушение человеческих прав, следовательно левые движения уничтожают, то за что борются. Это доказывает, что либерализм слаб и не подготовлен к экстремальному своему же проявлению.
В итоге, либерализм по своей натуре фундаментально нерационален. Защита равенства и свободы путём радикальных левых идей - это одновременно и ‘за’ и ‘против’ прав человека. Следовательно, политическая поддержка прав человека, ведёт к политической борьбе с правами человека. Парадокс. Больше либерализма - меньше либерализма. 🤘🏿🤘🏻
Либерализм, как политическая идея, парадоксален. Либеральные идеи испытывают трудности с радикальными левыми движениями, подобными BLM. С одной стороны, либерализм поддерживает ультра настроенных левых политических деятелей, так как это прямое проявление политического плюрализма (одна из фундаментальных идей либерализма). С другой стороны, когда данная экстремальная идея перерастает в беспорядки, происходит прямое нарушение человеческих прав, следовательно левые движения уничтожают, то за что борются. Это доказывает, что либерализм слаб и не подготовлен к экстремальному своему же проявлению.
В итоге, либерализм по своей натуре фундаментально нерационален. Защита равенства и свободы путём радикальных левых идей - это одновременно и ‘за’ и ‘против’ прав человека. Следовательно, политическая поддержка прав человека, ведёт к политической борьбе с правами человека. Парадокс. Больше либерализма - меньше либерализма. 🤘🏿🤘🏻
Постсоветская аристократия
Из трёх тысяч российских дворянских семей, учтенных Общим гербовником дворянских родов, учрежденных указом императора Павла I от 20 января 1797 года, до наших дней добралось совсем немного.
В первую очередь (по высокородности) это Толстые (включая Артемия Лебедева, а также ныне лондонскую ветвь их семейства, журналистов BBC Толстых-Милославских), Михалковы, не нуждающиеся в представлении, меньшего династического размаха семья Муравьёвых (потомки укротителя польского восстания), чьи представители сегодня ключевые эксперты по работам Гераклита в академических кругах Франции. Известные потомки графа Игнатьева, военного атташе Российской Империи во Франции, проспонсировавшего Советское правительство царскими рублями (по разным подсчетам, суммой эквивалентной порядка $20 млрд сегодняшних долларов), сегодня возглавляют Central European University, основанный известным предпринимателем Джорджем Соросом. А прежде, во второй половине ХХ века Игнатьевы были председателями канадской либеральной партии. Игнатьевы, кстати, династически ровесники Романовых, если не старше.
Что же общего у всех вышеуказанных фамилий? Это в той или иной степени безземельность. Это безземельные дворяне. Сторонники буквального, грамматического толкования фактов могут легко возразить вашему покорному слуге, указав, что Никита Сергеевич Михалков обладает полутора сотнями квадратных километров земли (37 000 акров земли в английской имперской системе).
В Англии 37 000 акров земли – это еще не земельное владение уровня Генри Сомерсета, 12-го герцога Бофортского, но уже больше, чем у Сэра Джеймса Дайсона, изобретателя премиальных пылесосов, фенов, сушек. Казалось бы, какие вопросы? Разве это не земельная аристократия?
Если совсем коротко, нет.
30% (по альтернативным данным, через структуры косвенного владения - до 90%) земель Англии находится в собственности английских аристократических фамилий уже несколько сотен лет. Самые старые земельные владения насчитывают тысячу лет, с 1087 года, времен Вильгельма I Завоевателя. В английской системе права, Common law, нет нашего привычного понятия «собственность». Но есть fee simple absolute и есть leasehold.
В случае Fee Simple Absolute в каком-то году монарх дал вашему предку безусловное (или на тысячи лет) право собственности на землю.
В случае Leasehold вы купили себе дом в Лондоне за £20.000.000, а вашим правнукам придется покупать его ещё раз. Потому что это не покупка, а долгосрочная аренда, обычно лет на 100.
В Англии есть замечательная семья герцога Вестминстерского, в чьей недвижимости живет добрая часть английского истеблишмента на птичьих лизгольдовских (Leasehold) правах. Представьте себе, если бы 90% жителей фешенебельных кварталов у Патриарших прудов снимали квартиры у Никиты Сергеевича Михалкова. Это оно.
Если коротко, вековая незыблемая земельная собственность своей gravity, своей чрезвычайной весомостью добивает даже до самых экзотических уголков земного шара. Например, в ряде объектов недвижимости герцога Вестминстерского, кстати, крестного отца наследника британского престола, располагается до трети крупнейших по капитализации госкорпораций Китая. В Шанхае и других крупных городах континентальной КНР. По лизгольду живут.
Из трёх тысяч российских дворянских семей, учтенных Общим гербовником дворянских родов, учрежденных указом императора Павла I от 20 января 1797 года, до наших дней добралось совсем немного.
В первую очередь (по высокородности) это Толстые (включая Артемия Лебедева, а также ныне лондонскую ветвь их семейства, журналистов BBC Толстых-Милославских), Михалковы, не нуждающиеся в представлении, меньшего династического размаха семья Муравьёвых (потомки укротителя польского восстания), чьи представители сегодня ключевые эксперты по работам Гераклита в академических кругах Франции. Известные потомки графа Игнатьева, военного атташе Российской Империи во Франции, проспонсировавшего Советское правительство царскими рублями (по разным подсчетам, суммой эквивалентной порядка $20 млрд сегодняшних долларов), сегодня возглавляют Central European University, основанный известным предпринимателем Джорджем Соросом. А прежде, во второй половине ХХ века Игнатьевы были председателями канадской либеральной партии. Игнатьевы, кстати, династически ровесники Романовых, если не старше.
Что же общего у всех вышеуказанных фамилий? Это в той или иной степени безземельность. Это безземельные дворяне. Сторонники буквального, грамматического толкования фактов могут легко возразить вашему покорному слуге, указав, что Никита Сергеевич Михалков обладает полутора сотнями квадратных километров земли (37 000 акров земли в английской имперской системе).
В Англии 37 000 акров земли – это еще не земельное владение уровня Генри Сомерсета, 12-го герцога Бофортского, но уже больше, чем у Сэра Джеймса Дайсона, изобретателя премиальных пылесосов, фенов, сушек. Казалось бы, какие вопросы? Разве это не земельная аристократия?
Если совсем коротко, нет.
30% (по альтернативным данным, через структуры косвенного владения - до 90%) земель Англии находится в собственности английских аристократических фамилий уже несколько сотен лет. Самые старые земельные владения насчитывают тысячу лет, с 1087 года, времен Вильгельма I Завоевателя. В английской системе права, Common law, нет нашего привычного понятия «собственность». Но есть fee simple absolute и есть leasehold.
В случае Fee Simple Absolute в каком-то году монарх дал вашему предку безусловное (или на тысячи лет) право собственности на землю.
В случае Leasehold вы купили себе дом в Лондоне за £20.000.000, а вашим правнукам придется покупать его ещё раз. Потому что это не покупка, а долгосрочная аренда, обычно лет на 100.
В Англии есть замечательная семья герцога Вестминстерского, в чьей недвижимости живет добрая часть английского истеблишмента на птичьих лизгольдовских (Leasehold) правах. Представьте себе, если бы 90% жителей фешенебельных кварталов у Патриарших прудов снимали квартиры у Никиты Сергеевича Михалкова. Это оно.
Если коротко, вековая незыблемая земельная собственность своей gravity, своей чрезвычайной весомостью добивает даже до самых экзотических уголков земного шара. Например, в ряде объектов недвижимости герцога Вестминстерского, кстати, крестного отца наследника британского престола, располагается до трети крупнейших по капитализации госкорпораций Китая. В Шанхае и других крупных городах континентальной КНР. По лизгольду живут.
На фото: Герцог Вестминстерской (земельный аристократ) и дядя Моргенштерна Румынский Виннипух наследник Дома Романовых (безземельный).