ШЕНДЕРОВИЧ

Париж живет без особенной неврастении по поводу своего места в истории. Чего зря пылить, с такой плотностью контекста? Тут жил Дидро, тут похоронен Декарт, отсюда бежал Кальвин, здесь казнил Робеспьер, здесь казнили Робеспьера, тут писал Хемингуэй, за соседним столиком ужинал Пикассо, а площадь назвали, однако ж, именем Сартра... Что поделать, свой. Но и среди своих конкуренция нешуточная!
Впрочем, величие нации достигается различными способами.
Пять минут пешочком от Латинского квартала — и вот тебе уже фонтан с мраморными львами (вечный имперский антураж), а рядом на стене — доска в память о погибших в имперских войнах Франции в двадцатом веке — в Северной Африке и, еще раньше, в Индокитае...
В том числе, поименно — погибших граждан шестого аррондисмана Парижа!
Всё это располагается на улице, что интересно, Бонапарта...
Слышат ли этот парадокс сами парижане? Полагаю, те, кто вешали здесь эти мемориальные доски, — слышали прекрасно. И в самой поименности перечисления погибших (за величие Франции, по версии Бонапарта) мне видится твердо усвоенный урок по предмету «история».
Все мы, каждый из нас, — либо безымянная грязь под имперским сапогом, либо поименные жители всевозможных округов Земли... Шестого ли парижского, Петроградской ли стороны, какого-нибудь Гринвич-Виллиджа...
Безымянных легко пустить в распыл под крики о величии Родины — имена хотя бы заставляют оставшихся задуматься...
И если бы мы однажды посчитали своих павших не с точностью плюс-минус семь «военных» миллионов или плюс-минус двадцать «гулаговских», если бы наши города и веси были завешаны вот такими поименными табличками, — глядишь, меньше бы тянуло орать «Россия, вперед», больше бы думали головой...
Впрочем, вернемся в Париж. Композиция — строгая дама: сказали «а», скажем и «б». Стало быть, либерте, фратерните... А как насчет «эгалите»? Где тут у вас равенство, месье и медам?
Да нигде.
Ни в Париже, ни в других частях света — нет его.
Время, кажется, отшелушило от старого лозунга эту демагогическую шелуху. «Свобода и братство — равенства не будет», — как написал когда-то непрочитанный толком русский поэт Александр Володин.
Равенства не будет, и в двух шагах от дорогого парижского кафе, немым укором цивилизации, стоит суровый маловменяемый клошар с лицом репинского бурлака. И всё, что можно тут сделать, — дать ему несколько сигарет и проследить, чтобы полицейский обращался с ним как с человеком...

5.6K views09:57