Григорий Ревзин и Weekend представляют новый проект — о том, как сложились главные русские города. Город — это всегда сплав людей и архитектуры, истории и современности, природы и цивилизации, проекта и случайности, строительства и разрушения, жилья и общественных пространств, человеческих усилий и их недостаточности. То, в каких соотношениях все названное и многое другое соединяется в конкретном городе, и создает его лицо.

В первом выпуске — Петропавловск-Камчатский. Город, в который никто особо не хочет попасть, последний город русской колонизации, город тех, кто дошел до конца. Тема этого города — как живут герои, дошедшие до конца и решившие этот конец как-то обустроить. Город проявляет нервную суету в попытке выяснить, где у него центр, и пока не получается. Сердце города мигрирует по его организму, оставляя от прошлых попыток вымороченную территорию, и она сейчас составляет, кажется, примерно половину города. Город, центр которого становится виден раз в год — когда люди выходят из-под воды и заполняют собой пространство.

20 марта отмечается Международный день счастья. Собрали мнения писателей о том, что это такое:

>> Я того мнения, что истинное счастье невозможно без праздности. Мой идеал: быть праздным и любить полную девушку.
Антон Чехов

>> Счастье — это иметь маленькую ниточку, на которую будут нанизываться вещи. Например, пойти к портнихе или подумать о платье, которое я бы могла заказать у нее.
Вирджиния Вулф

>> Я был наиболее счастлив, когда у меня отняли перо и бумагу и запретили что-либо делать. У меня не было тревоги, что я не делаю чего-то по своей вине.
Даниил Хармс

>> Болен. Точка счастья. Все есть. Валят гости, ухаживают.
Велимир Хлебников

>> Если человек не потерял способности ждать счастья — он счастлив. Это и есть счастье.
Иван Бунин

>> Возможность быть одной — это просто невероятное счастье: заниматься собой, иметь свое мнение, самостоятельно действовать, самой решать, самой устраивать свою жизнь, спать, думать, оооо!
Астрид Линдгрен

>> У нас прохладно, в уборной что-то не ладится и течет на пол из бака, и, наверное, будут еще какие-нибудь неполадки, но все же я счастлив. Лишь бы только стоял дом.
Михаил Булгаков

>> Совершить внутренний акт самоотречения и стать чужим этому миру; наблюдать за своими соотечественниками так, как наблюдаешь за иностранцами, удивляясь их обычаям, с терпением относясь к их глупостям и с равнодушием — к их враждебности. Не в этом ли секрет счастья в наш век посредственности?
Ивлин Во

Когда мы говорим «современная русская поэзия», мы интуитивно хорошо представляем себе, о какого рода стихах идет речь. Однако, чтобы описать ее как единое поле, показать — «вот это современная поэзия», ее практикам и теоретикам часто требовалась уловка. Все современное хоть немного сомневается в своей современности и требует несовременного, чтобы эти сомнения побороть. Постсоветская современная поэзия постоянно противопоставляла себя другой — традиционалистской, наивной, массовой. В этом противопоставлении поэзии современной приписывался ряд черт: языковое новаторство и рефлексивные отношения с традицией, готовность работы с травматическим опытом, способность расшатывать и расширять границы того, что собственно понимается под словом «поэзия». У ее противников все это отсутствовало, и тем не менее они выглядели гораздо успешнее.

Этот миф противостояния рождался из другого, сходного в своем устройстве,— мифа о новаторской неофициальной литературе и клишированной печатной. Для поэтов советской эпохи андерграунд был сознательным выбором или вынужденной жертвой — верностью сложности и чести, отказом от компромиссов ценой невозможности встречи с читателем за пределами узкого круга своих. Постсоветская современная поэзия во многом наследовала андерграундной и в своей эстетике, и в составе — мэтры подполья, младшие авторы последней волны самиздата, их ученики и читатели. Она получила в наследство и комплекс трагической маргинальности, претерпевший, однако, вынужденную трансформацию.

К Всемирному дню поэзии (это сегодня) — эссе Игоря Гулина о том, как теперь читать современную поэзию.

Новый номер — только online

— Сопрано для диктатуры пролетариата: как «Тоску» Пуччини заставили бороться за коммуну / Сергей Ходнев

— «Даже если мы ни к чему не относимся серьезно, мы находимся под властью идеологического фантазма»: Славой Жижек о свойствах и основаниях идеологий

— «Калина красная»: почему Шукшин-режиссер прожил дольше Шукшина-прозаика / Игорь Гулин

— «Я — капитан»: очень предсказуемый фильм Маттео Гарроне об африканских мигрантах / Андрей Карташов

— «Золото Рейна»: байопик Ксатара, образцового гангстера, рэпера и бизнесмена / Василий Степанов

— «Обнаженная муза Пьера Боннара»: бесхитростный байопик художника / Зинаида Пронченко

— «Материнский инстинкт»: психологический детектив с Энн Хэтауэй и Джессикой Честейн / Алексей Васильев

— «Джентльмены»: образцовый Гай Ричи в восьми сериях / Татьяна Алешичева

— Сезон FW 24/25: когда вторичность может привести к оригинальности / Елена Стафьева

В следующую пятницу — печатный номер!

28 марта в Пермском театре оперы и балета имени Чайковского состоится премьера «Тоски» Джакомо Пуччини. Очередная постановка сверхпопулярной пуччиниевской оперы выходит в год 100-летия со дня смерти композитора — но это не единственный юбилей. Век назад, в 1924 году, в Советской России над «Тоской» провели отчаянный эксперимент: изменили сюжет оперы и переписали ее либретто.

Сергей Ходнев рассказывает, как безыдейная римлянка Флория Тоска превратилась в пламенную русскую революционерку, ратующую в чужих краях за свободу трудящихся масс, как это вписывалось в политику большевиков по отношению к оперной музыке и почему такая постановка совершенно невозможна в современном оперном театре.

Пятьдесят лет назад, 25 марта 1974 года, в советский прокат вышла «Калина красная» Василия Шукшина — вершинное произведение почвеннического направления в советском искусстве, кажущееся прямолинейным, но на деле скрывающее удивительно тонкое понимание самой работы кинематографа.

Любопытный момент: в «Калине красной» часто видят завещание, нечто вроде финальной исповеди Шукшина. Однако это фильм, созданный как бы между делом, в откладывании проекта его мечты — эпопеи о Степане Разине. Шукшин задумал ее еще в середине 1960-х, бесконечно боролся за нее с чиновниками и функционерами. В какой-то момент киноначальство потребовало, чтобы он сначала снял что-нибудь попроще, на современном материале. Главный шедевр Шукшина родился как фильм-замена. Здесь работает логика всего шукшинского искусства: вместо чаемого удалого размаха, грандиозного акта воли («Я пришел дать вам волю» — один из вариантов названия разинского фильма), появляется картина, изображающая корчу, загнанность и абсолютную невозможность действия.

Красавец-капитан в камуфляже разруливает ДТП на сирийско-турецкой границе — по его виду не заподозришь, что он английский аристократ. В подлинном обличье мы застаем Эдварда уже в поместье, где умирает его отец. Против ожиданий, тот завещает поместье, титул и имущество не старшему сыну-наркоману, а нашему Эдварду. Солдатская выучка и умение держать лицо тут же пригождаются ему при знакомстве с оборотной стороной наследства: оказывается, покойный герцог получал доход с плантации марихуаны, которая спрятана среди семейных угодий. Она принадлежит крупному наркодилеру — старик временно чалится на нарах, а бизнесом заправляет его дочь. Погружение Эдварда в мир криминала не заставит себя ждать — и вот он уже ездит на стрелки, угоняет машины и вызывает «чистильщика» в замок, где кое-кому прострелили голову, забрызгав кровищей подлинник Гейнсборо.

Netflix выпустил сериал Гая Ричи «Джентльмены» — авторемейк одноименного фильма 2020 года, отменное развлечение и плевок в спину «доброй старой Англии».

В российский прокат вышел фильм «Обнаженная муза Пьера Боннара». Муки и радости выдающегося французского художника сняты тщательно, но выглядят бессодержательно.
В принципе эту картину стоило бы отнести к жанру типичного байопика. Повествование линейно, аккуратно поделено на декады — первый секс, первый шедевр, первая седина, Первая мировая. Затем действие заходит на второй круг. В качестве навязчивого рефрена повторяются не только разрушительные войны, но и символизирующие вечную юность и артистизм пробежки голышом от ателье до Сены. Жизнеописания художников в кино обычно стремятся к карикатурным упрощениям и пошлым обобщениям. Авторы мечутся между информативностью и загадкой. С одной стороны, нужно пересказать содержание выставочного каталога, придерживаясь хронологии, с другой — сорвать покров тайны с души, в недрах которой родилась либо Сикстинская капелла, либо «Сикстинская Мадонна». С «Обнаженной музой Пьера Боннара» ровно так и вышло.

Подробнее — в тексте Зинаиды Пронченко.

«Я все еще в Балаклаве. За последнюю неделю много ездил по округе со своим вагончиком, запечатлел несколько хороших видов и несколько больших орудий. Все отвлекают меня, требуя портрета, чтобы послать домой. Если бы я решил слушать их всех и делать всем портреты, я бы не вернулся домой и к Рождеству и, возможно, стал бы богат, но я пользуюсь любым случаем, чтобы попасть на фронт. Я был там уже дважды: присматривал виды. В лагере перебиты все животные, которые годятся в еду, их разделывают прямо у палаток, ненужные части остаются гнить здесь же. В любую поездку обязательно встречаются трупы лошадей, даже на холме у моря. Но все же великолепно оказаться на этом холме и вдохнуть свежести с моря после гнетущего воздуха Балаклавы»
Роджер Фентон

170 лет назад, 28 марта 1854 года, Великобритания вслед за Францией вступила в Крымскую войну — непопулярную и необязательную, вызвавшую раздражение и неудовольствие в британском обществе. Роджер Фентон прибыл в Крым в марте 1855 года, командированный только что основанным им самим Фотографическим обществом и лично принцем Альбертом. Благодаря ему Британия впервые увидела Крым — и войну. На этих фотографиях не было ни батальных сцен (при выдержке минимум в 3 секунды это было технически невозможно), ни трупов — только пейзажи и портреты, спокойные, выхолощенные, постановочные кадры, мало чем отличавшиеся от кадров невоенных. Но именно они сделали войну гораздо ближе, доставили ее в уютные гостиные, туда, где до этого ее только обсуждали, но почти никогда не видели. По ссылке — снимки, с которых началась история военной фотографии, и фрагменты из писем первого военного фоторепортера Роджера Фентона, написанные жене из Крыма.

Новый номер — только online

— Игра без метода: как Марлон Брандо стал главным актером XX века / Зинаида Пронченко

— «Все мы, работники хоррора, торгуем публичными казнями»: Стивен Кинг об ужасах литературных и реальных

— Портреты русской цивилизации: Владивосток / Григорий Ревзин

— 30 лет российского искусства в лицах: Дмитрий Морозов (::vtol::) / Анна Толстова

— 10 книг, которые надо купить на non/fiction / Выбор Игоря Гулина

— «Предчувствие»: Бертран Бонелло объясняет, что такое тревога / Андрей Карташов

— «Вампирша-гуманистка ищет отчаянного добровольца»: меланхоличный вампком про подростковые отношения / Марат Шабаев

— «Белое пластиковое небо»: постапокалипсис в Будапеште / Иван Давыдов

— «Гении»: попытка байопика Сэмюэла Беккета / Василий Степанов

— «Мэри и Джордж»: история будущего герцога Бэкингема в духе «Игры престолов» / Татьяна Алешичева

— Фокус одежды и наготы: что мы узнаем о фотографе Паоло Роверси на его ретроспективе / Елена Стафьева

Согласно легенде, Вивьен Ли, впервые увидев Брандо, позвонила Лоуренсу Оливье и сказала: я тебя больше не люблю. Согласно легенде, Мэрилин Монро накануне смерти связалась с Брандо и сказала, что ее хотят убить. Согласно легенде, Брандо нахамил Кеннеди на первой встрече, а потом поднялся с ним в номер и убедил его, что из них двоих президент США — тот, что толще. Согласно легенде, Марлон Брандо был языческим божеством. Он обладал не только даром перевоплощения, но и предсказания — уже в 1980-е убеждал журналистов, что скоро искусственный интеллект заменит актеров, поэтому первым заказал цифровую копию. К сожалению, она утрачена.

3 апреля исполняется 100 лет со дня рождения Марлона Брандо, величайшего актера ХХ века. Зинаида Пронченко попыталась ответить на вопрос, за что Брандо ненавидел мир, который его боготворил.

В новом выпуске проекта «Портреты русской цивилизации» Григорий Ревзин рассказывает о Владивостоке.

С градостроительной точки зрения самое примечательное в этом городе — это его план. Я не знаю больше такого большого города без прямых улиц. Так может выглядеть план средневекового испанского или шотландского борго, но не современный крупный город. Его улицы стекают с гор как бесчисленные речки и ручьи, следуя падению рельефа, и если бы на них стояли каменные дома с террасами, а между ними поднимались лестницы, то цены бы ему не было. Но на них стоят хрущевки и брежневские пластины, и это смотрится иначе.
Существенная особенность Владивостока в том, что в нем почти нет того, что мы называем «сталинским городом». Обычно в большом русском городе дореволюционные регулярные кварталы продолжаются довольно-таки величественными сталинскими, но тут эта часть истории как-то пропущена. Это не значит, что Сталин не отметился во Владивостоке — отметился, и еще как, но иначе. Это был город лагерей, тут располагался Севвостлаг и Владивостокский пересыльный пункт, где формировались этапы на Колыму. Репрессированных доставляли до станции Вторая Речка, теперь тут пятиэтажки — улицы Днепровская, Ильичева, Печорская, Вострецова.

Сериал на воскресенье: «Мэри и Джордж», в котором история будущего герцога Бэкингема рассказана в духе «Игры престолов».

Первая же сцена сериала настраивает на серьезный лад: второго сына Мэри Вильерс (Джулианна Мур) повитухи при родах случайно роняют на пол. Госпожа поначалу даже не хочет его поднять — мол, черт его знает, стоит ли хлопот дитятко: дом небогатый, участь его ждет незавидная. Но, решив все-таки подхватить отпрыска, Мэри уже никогда его не бросит — когда Джорджу (Николас Голицын) стукнет восемнадцать, она из кожи вылезет, но отправит его во Францию получать образование и учиться изящным манерам. Тут зрителя ждет еще одно потрясение — в царстве бесконечного промискуитета, каким сценаристы воображают Францию XVII века, парень в первую очередь приобретет навык выбирать любовников и любовниц буквально из кучи сплетенных тел, вот тебе и галантная наука.

1 апреля считается днем основания Баухауса. Основателем и первым директором школы был Вальтер Гропиус, в 1928 году его сменил Ханнес Майер, в 1930-м Майера сменил Людвиг Мис ван дер Роэ. Это школа искусства, Баухауc не сводится к архитектуре, но именно в архитектуре Баухауса можно выделить три этапа развития утопии.

Первый этап в большей степени развит Гропиусом — это идея поселения из домов-кубиков, собранных из прямоугольного конструктора с минимумом элементов, так, что, хотя они различаются площадью и планом, кажутся вполне одинаковыми. Гропиус пытался реализовать проект в Веймаре, поселке Ам-Хорн (это не получилось), и потом в Дессау, где проект реализован в нескольких домах для преподавателей. Но ему была суждена большая судьба.

После 1933 года часть студентов Баухауса эмигрировали в Палестину и начали застраивать Тель-Авив. Так появился Белый город, памятник архитектуры ЮНЕСКО. Не то что они буквально воплощали проект Гропиуса (дома в Белом городе в три-четыре этажа, и всего до провозглашения независимости Израиля их было построено около 4 тысяч), но и не то чтобы нет: идея конструктора из элементарных прямоугольных форм и их элементарных комбинаций, равно как и белый цвет домов, прямо растут из проекта Гропиуса. Да и сам морфотип Белого города Тель-Авива — с двориками и садиками, с бульваром Ротшильда — напоминает не буквально Веймар, но буржуазный европейский городок XIX века. Это целиком модернистский город, не испытавший влияния градостроительных идей Ле Корбюзье, и поэтому там может быть уютно (когда нет жары и ветра с песком).

О том, как Ханнес Майер усовершенствовал идею Вальтера Гропиуса, а Людвиг Хильберзаймер превратил ее в «Вертикальный город»,— в тексте Григорий Ревзина из проекта «Оправдание утопии».

1969 год, Стокгольм, Нобелевский комитет объявляет лауреата премии по литературе: Сэмюэл Беккет. Сидящий в зале сухощавый мужчина за шестьдесят шепчет: «Катастрофа!» — и, с трудом поднявшись на сцену, устраивает тот самый театр абсурда, за который его награждают. Вырвав из рук организаторов чек с призовыми деньгами, Беккет лезет по лестнице куда-то под потолок, сбивает софит и оказывается в весьма условной мегалитической пещере где-то за кулисами. Это внутренний мир, где писатель может потолковать с самим собой, таким же сухощавым, разве что чуть более комфортно одетым Гейбриелом Бирном, который исполняет в фильме роль великого ирландского автора. Кому обязан Сэмюэл Беккет своим признанием — вот главный вопрос, который стоит перед героем.

В прокат выходят «Гении» Джеймса Марша. Прокатчики рекламируют новый фильм как рассказ о парижском знакомстве Беккета и Джойса, но это лишь один из эпизодов мрачной, но не наполненной особым смыслом попытки отрефлексировать судьбу Сэмюэла Беккета.

Лев Рубинштейн и Виктор Кривулин, Том Стоппард и Ив Бонфуа, каннибалы и короли, люди и жирафы, измерять и навязывать — завтра в Гостином дворе открывается весенняя ярмарка интеллектуальной литературы non/fiction, выбрали 10 книг, на которые стоит обратить внимание.

Чувство бездарно закольцевавшегося времени хорошо росло на почве застоя, и Данелия обжил эту заевшую темпоральность лучше, чем кто-либо из его современников. Но фильмы его не смотрятся как документы эпохи, они слишком точны. Это жуткое ощущение знакомо многим: твоя жизнь, со всеми ее душевными движениями, со всеми привычками и страстями, не принадлежит тебе. Она — механизм, запущенный однажды какой-то силой, а ты — ее покорный наблюдатель. Присутствие чужой, жуткой в самом прямом смысле власти материализуется в фигурах троллей, ехидно танцующих в интермедиях картины «Слезы капали» — может быть, не самого сильного, но самого отточенного, эстетически совершенного фильма Данелии.
Чтобы ощутить это отчуждение от самого себя, нужна определенная тонкость. Персонажи Данелии всегда видят свое положение, они глубоки — даже самые нелепые из них, и поэтому вызывают сочувствие (это отличает их от героев Рязанова — бездумных и буйных рабов тех дурацких ситуаций, в которые бросила их судьба). Чтобы описать этот бег, нужна огромная точность, и в фильмах Данелии — высчитанный до секунды ритм. Они парализуют тебя как поступь нелепого рока, а скрипучая музыка Канчели идеально отмеряет такт (здесь — вновь — контраст с вязкостью рязановских комедий). Чтобы выжить в нем, нужен смех. Но это смех, подобный ознобу, судороге — когда пытаешься устроиться поудобнее в неуютном, промороженном помещении и самому смешно от этих попыток. Придавленный советской круговертью датчанин в «Марафоне» точно выбормотал это чувство в крылатом «хорошо сидим».

5 лет назад умер Георгий Данелия. К годовщине смерти — текст Игоря Гулина о том, как Данелия снимал комедии вопреки самой природе этого жанра.

Новый номер — только online

— По праву слабого: что понял о жизни писатель и лагерник Юрий Домбровский / Юрий Сапрыкин

— «Снимать кино — это как бежать от поезда: споткнешься — задавит»: Фрэнсис Форд Коппола о том, что он понял о кино

— 30 лет российского искусства в лицах: Александр Гронский / Анна Толстова

— «Падение империи»: Алекс Гарленд приговаривает современность / Зинаида Пронченко

— «Реальная история Уиннер»: докудрама о расследовании русского следа Трампа / Алексей Артамонов

— «Паутина страха»: новая хоррор-классика / Станислав Ф. Ростоцкий

— «Задача трех тел»: экранизация китайского сай-фая об ученых и пришельцах / Татьяна Алешичева

— Новые книги о поэтах и поэзии / Выбор Игоря Гулина

«Редакция Елены Шубиной» после долгого перерыва переиздает основные прозаические произведения Юрия Домбровского, в том числе его автобиографический роман-дилогию «Хранитель древностей» / «Факультет ненужных вещей». Оба романа были впервые опубликованы в «Новом мире»: первый в 1964-м, на самом излете оттепели, второй — в перестройку, на волне возвращения запрещенной литературы. Оба давно вошли в канон литературы о репрессиях и ГУЛАГе, однако свести Домбровского только к этим темам невозможно: обличая зло своей эпохи, он видит ее в какой-то особой перспективе.

Юрий Сапрыкин — о том, как Домбровский смотрит на историю, как понимает жизнь и в чем, по его мнению, сила.

В Китае времен «Культурной революции» дочь знаменитого ученого-физика и его лучшая ученица Е Веньцзе присутствует при публичной расправе с отцом: на площади под рев толпы старика забивают насмерть пряжками от ремней молодые пустоголовые хунвейбины — декларируемые им законы физики разошлись с господствующей идеологией. Как дочь врага народа и с учетом познаний в физике ее отправляют в бессрочную ссылку на военную базу высоко в горах: там с помощью огромной спутниковой антенны китайцы пытаются опередить врагов в контактах с внеземными цивилизациями. Однажды Е Веньцзе ловит радиосигнал, расшифровка которого обескураживает: анонимный представитель планеты Сан-Ти советует ей не отвечать на призывы его соплеменников — они, мол, намерены захватить Землю. Но разочарованная в человечестве девушка считает, что «наша цивилизация больше не может решать проблемы самостоятельно»,— так что пусть себе прилетают и колонизируют.

Сериал на выходные: «Задача трех тел» (Netflix) — экранизация популярной китайской научно-фантастической трилогии «Воспоминания о прошлом Земли», сделанная шоураннерами «Игры престолов» Уайссом и Бениоффом, которые превратили ее в историю о простоватых героях и сложных предателях.
https://www.kommersant.ru/doc/6610924