Разве можно оставить дикого человека без усмирения?
— Опять воюем, — сказал он табачнику, когда тот отложил газету в сторону и в заключение чтения высморкался в красный ситцевый платок так громко, как будто бы сыграл небольшое соло на трубе.
— Да уж совсем без войны нельзя, иначе какая же это держава?.. — отвечал табачник, свертывая в трубочку носовой платок и утюжа им под носом. — Войско есть, набрано, так надо же воевать, чтобы оно не застаивалось.
— Как держава-то, супротив которой мы идем? — спросил обойщик.
— Ахал-Текинская. А город их Геок-Тепе прозывается, — сказал табачник, заглянув в газету.
— Да это даже и не держава, — поправил маклак из отставных солдат. — Какая это держава! Просто дикая дикость во всей своей своевольности.
— Ну, Скобелев ее стреножит. Супротив его не много насвоевольничаешь. Пожалуй, к весне и мурзу их главного сюда пленного привезут.
— Сюда-то не привезут. А прямо в Калугу. Там и сдадут на хранение, — опять возразил маклак. — Калуга уж такое место. Туда всех сдают этих самых. Там и Шамиль с Кавказа жил.
— Все-таки на показ-то простому народу привезут.
— Ну, на показ-то, может статься, привезут, а потом опять в Калугу. Дадут ему пяток жен — и лежи с ними на ковре да кури трубку.
— То-то… А то какая же это война без показа мурзы после замирения.
— Да это и не война.
— Как не война, коли нашего генерала ранили, офицеров убили, солдат тоже…
— Ничего не обозначает. А все-таки это не война, а только усмирение. Большая война кончилась, без неприятелев державе нельзя жить — вот и пошли на усмирение. И хоть пятьдесят тысяч положат наших и ихних, а все-таки это будет не война, а усмирение. Ежели с азиатами, то войны никогда не бывает, а только усмирение, — пояснил маклак.
— Значит, наших тамошних азиатских братьев-славян начали обижать, а мы за них и пошли? — допытывался обойщик.
— Сами за себя пошли. Никаких там братьев-славян нет.
— Супротив кого же взбунтовали эти самые нахал-микинцы, что мы их усмирять пошли?
— Да они вовсе и не бунтовались, а сидели себе по своей дикости в степи. Ну, мы и пошли усмирять их дикость. Чудак человек, дикого человека нешто без усмирения можно оставить! Он тебе таких вертунов наделает, что и…
Н.А. Лейкин. Наши забавники: Юмористические рассказы
— Опять воюем, — сказал он табачнику, когда тот отложил газету в сторону и в заключение чтения высморкался в красный ситцевый платок так громко, как будто бы сыграл небольшое соло на трубе.
— Да уж совсем без войны нельзя, иначе какая же это держава?.. — отвечал табачник, свертывая в трубочку носовой платок и утюжа им под носом. — Войско есть, набрано, так надо же воевать, чтобы оно не застаивалось.
— Как держава-то, супротив которой мы идем? — спросил обойщик.
— Ахал-Текинская. А город их Геок-Тепе прозывается, — сказал табачник, заглянув в газету.
— Да это даже и не держава, — поправил маклак из отставных солдат. — Какая это держава! Просто дикая дикость во всей своей своевольности.
— Ну, Скобелев ее стреножит. Супротив его не много насвоевольничаешь. Пожалуй, к весне и мурзу их главного сюда пленного привезут.
— Сюда-то не привезут. А прямо в Калугу. Там и сдадут на хранение, — опять возразил маклак. — Калуга уж такое место. Туда всех сдают этих самых. Там и Шамиль с Кавказа жил.
— Все-таки на показ-то простому народу привезут.
— Ну, на показ-то, может статься, привезут, а потом опять в Калугу. Дадут ему пяток жен — и лежи с ними на ковре да кури трубку.
— То-то… А то какая же это война без показа мурзы после замирения.
— Да это и не война.
— Как не война, коли нашего генерала ранили, офицеров убили, солдат тоже…
— Ничего не обозначает. А все-таки это не война, а только усмирение. Большая война кончилась, без неприятелев державе нельзя жить — вот и пошли на усмирение. И хоть пятьдесят тысяч положат наших и ихних, а все-таки это будет не война, а усмирение. Ежели с азиатами, то войны никогда не бывает, а только усмирение, — пояснил маклак.
— Значит, наших тамошних азиатских братьев-славян начали обижать, а мы за них и пошли? — допытывался обойщик.
— Сами за себя пошли. Никаких там братьев-славян нет.
— Супротив кого же взбунтовали эти самые нахал-микинцы, что мы их усмирять пошли?
— Да они вовсе и не бунтовались, а сидели себе по своей дикости в степи. Ну, мы и пошли усмирять их дикость. Чудак человек, дикого человека нешто без усмирения можно оставить! Он тебе таких вертунов наделает, что и…
Н.А. Лейкин. Наши забавники: Юмористические рассказы
Дело тонкое
Если ваша вечеринка не похожа на эту, то даже не пытайтесь меня приглашать
Яндекс вполне резонно предполагает, что на фото представлен народный ансамбль, но нет - это северо-африканский суфийский тарикат Каркария.
А уж как одеты - любой ВИА Волга-Волга позавидует.
А уж как одеты - любой ВИА Волга-Волга позавидует.
«Первые люди были поэты, дали вещам имена»
...незавидной была судьба многих «первых людей», в особенности - если им выпало родиться в доисламскую эпоху. Проиллюстрируем это примером биографии Антары ибн Шаддада - поэта, что родился в Неджде в VI веке н.э.
В жизни Антары все как-то не задалось с самого начала: его мать, темнокожая эфиопка Забиба, была взята в плен старейшиной арабского племени абситов. Итогом плена стала потеря положения свободной женщины (насколько вообще восточная женщина могла быть свободной) и переход в статус рабыни. Уже будучи рабыней, Забиба родила сына от старейшины - героя нашего рассказа, Антару.
На этом злоключения Антары только начинались. Культур-мультур и толерантность на востоке были развиты как-то не очень, и парня постоянно дразнили «арабской вороной» из-за темного цвета кожи, унаследованного от матери. Помимо прочего, отец был его человеком своеобразным, и даровать сыну статус вольного не спешил: Антара был рабом, равно как и его мать. Условия проживания и самодурство отца не сулили парню ничего хорошего, к тому же, Антару недолюбливала его мачеха, законная жена его отца.
Судьбу нашего героя решил случай. На племя абситов готовилось напасть другое кровожадное и вооруженное до зубов арабское племя, как того требовали местные законы бытия. Отец, будучи старейшиной, решил собрать всех мужчин в войско, чтобы суметь отстоять племя. На глаза старейшины попался и его не самый любимый сын Антара. Набрав воздуха в грудь, отец произнёс пламенную речь, как сын должен сражаться наравне со всеми. Антара, однако, был далеко не дурак и защищать родину забесплатно не хотел. Потупив очи, он сказал, что он-де раб смиренный, годится только для того, чтобы коз пасти да хозяевам служить. Какая защита, какое нападение - не рабского ума дело.
Отцу пришлось пойти на сделку: он попросил Антару встать в ряды защитников племени; тогда, так уж и быть, он получит статус свободного человека. К чести старейшины, надо заметить, что обещание он сдержал. Но что еще выпало на долю нашего героя - об этом расскажем позднее.
...незавидной была судьба многих «первых людей», в особенности - если им выпало родиться в доисламскую эпоху. Проиллюстрируем это примером биографии Антары ибн Шаддада - поэта, что родился в Неджде в VI веке н.э.
В жизни Антары все как-то не задалось с самого начала: его мать, темнокожая эфиопка Забиба, была взята в плен старейшиной арабского племени абситов. Итогом плена стала потеря положения свободной женщины (насколько вообще восточная женщина могла быть свободной) и переход в статус рабыни. Уже будучи рабыней, Забиба родила сына от старейшины - героя нашего рассказа, Антару.
На этом злоключения Антары только начинались. Культур-мультур и толерантность на востоке были развиты как-то не очень, и парня постоянно дразнили «арабской вороной» из-за темного цвета кожи, унаследованного от матери. Помимо прочего, отец был его человеком своеобразным, и даровать сыну статус вольного не спешил: Антара был рабом, равно как и его мать. Условия проживания и самодурство отца не сулили парню ничего хорошего, к тому же, Антару недолюбливала его мачеха, законная жена его отца.
Судьбу нашего героя решил случай. На племя абситов готовилось напасть другое кровожадное и вооруженное до зубов арабское племя, как того требовали местные законы бытия. Отец, будучи старейшиной, решил собрать всех мужчин в войско, чтобы суметь отстоять племя. На глаза старейшины попался и его не самый любимый сын Антара. Набрав воздуха в грудь, отец произнёс пламенную речь, как сын должен сражаться наравне со всеми. Антара, однако, был далеко не дурак и защищать родину забесплатно не хотел. Потупив очи, он сказал, что он-де раб смиренный, годится только для того, чтобы коз пасти да хозяевам служить. Какая защита, какое нападение - не рабского ума дело.
Отцу пришлось пойти на сделку: он попросил Антару встать в ряды защитников племени; тогда, так уж и быть, он получит статус свободного человека. К чести старейшины, надо заметить, что обещание он сдержал. Но что еще выпало на долю нашего героя - об этом расскажем позднее.
Forwarded from Pax Iranica
Знаменитое письмо Хомейни Горбачеву, который празднует сегодня 90-летие, вызвало довольно серьезную дискуссию в иранских религиозных кругах. В этом письме Хомейни выступал с критикой марксистского учения, предрекая скорый коллапс его экономической и социальной составляющих, и подчеркивал, что западная идеология «не излечит общество от недугов». Хомейни видел проблему советского строя в недостаточной вере в Бога и даже порекомендовал «специалистам» Горбачева обратиться к трудам исламских философов ал-Фараби, Ибн Сины, Сухраварди и Муллы Садры.
Именно эта рекомендация Хомейни вызвала серьезное возмущение среди иранского духовенства. Вскоре группа консервативных религиозных деятелей, назвавшаяся «Защитниками Иерусалима», опубликовала открытое письмо к Хомейни, в котором упрекала его за обращение к трудам «еретика Ибн Сины», «Сухраварди, казненного за выступления против религии» и «Муллы Садры, изгнанного за неправоверные взгляды». Авторы письма считали, что Хомейни следовало ограничиться только ссылками на Коран: по их мнению, философия существовала задолго до пророка Мухаммада, но не могла дать людям того, что дало им откровение, принесенное в мир пророком.
Сам Хомейни, создавая это письмо, видимо, чувствовал себя фигурой, стоящей в одном ряду с Мухаммадом: пророк, как сообщают его жизнеописания, отправил письма с призывом обратиться к истинной вере правителям крупнейших государств его времени – Византии, Ирана и Эфиопии. Он отреагировал на критику еще одним письмом, на этот раз адресованным духовенству. В нем он обрушился на «реакционных мулл», чья глупость нанесла гораздо больший урон, чем изучение философии. Среди прочих обвинений в адрес «ортодоксального» духовенства, в этом письме содержалось еще одно предсказание Хомейни: он считал, что если дела будут продолжаться в том же духе, то мусульманское духовенство проследует по пути христианской церкви в Средние века.
Именно эта рекомендация Хомейни вызвала серьезное возмущение среди иранского духовенства. Вскоре группа консервативных религиозных деятелей, назвавшаяся «Защитниками Иерусалима», опубликовала открытое письмо к Хомейни, в котором упрекала его за обращение к трудам «еретика Ибн Сины», «Сухраварди, казненного за выступления против религии» и «Муллы Садры, изгнанного за неправоверные взгляды». Авторы письма считали, что Хомейни следовало ограничиться только ссылками на Коран: по их мнению, философия существовала задолго до пророка Мухаммада, но не могла дать людям того, что дало им откровение, принесенное в мир пророком.
Сам Хомейни, создавая это письмо, видимо, чувствовал себя фигурой, стоящей в одном ряду с Мухаммадом: пророк, как сообщают его жизнеописания, отправил письма с призывом обратиться к истинной вере правителям крупнейших государств его времени – Византии, Ирана и Эфиопии. Он отреагировал на критику еще одним письмом, на этот раз адресованным духовенству. В нем он обрушился на «реакционных мулл», чья глупость нанесла гораздо больший урон, чем изучение философии. Среди прочих обвинений в адрес «ортодоксального» духовенства, в этом письме содержалось еще одно предсказание Хомейни: он считал, что если дела будут продолжаться в том же духе, то мусульманское духовенство проследует по пути христианской церкви в Средние века.
Мы кочевали около Сырдарьи. В караване общее внимание возбуждала женщина, о красоте которой рассказывали чудные вещи, хотя лице ее было всегда закрыто, и едва ли кто из рассказчиков видел его. Женщина эта уже несколько лет была женою какого-то богатого хивинца, но Аллах не благословил ее детьми, и вот она отправилась на поклонение какому-то святому мужу, и теперь возвращалась домой. Все это мне говорил очень подробно и очень красно наш толстый караван-баши, как вдруг общая суматоха прервала его разглагольствование. Вдали открыли всадника, и караванный люд был уверен, что это передовый соглядатай какой-нибудь баранты, которая не замедлит грянуть на караван. Все столпилось в кучу, вооружилось как могло, хотя для того более, чтобы придать себе грозный вид и дешевле откупиться от баранты; но общий страх вскоре рассеялся; всадник ехал прямо к каравану, без всяких предосторожностей, и вскоре узнали, что это брат нашей незримой красавицы. На другой день, рано до зари, поднялся караван, и степь опять опустела. Мы всегда оставались на месте несколько времени по уходе каравана и потом догоняли его на рысях; джюлума наша уже была снята, и мы любовались, как покинутые огоньки переигрывались между собою, то накидывая длинную тень вдали, то ярко освещая окрестную пустыню.
У одного из этих огоньков, мы заметили человеческую фигуру и подошли к ней, надеясь найти такого же запоздалого и ленивого путника, как мы сами.
Каково же было наше удивление, когда мы узнали, по одежде, ту самую красавицу, о которой наслышались столько чудес. Она была недвижима. Ветер спахнул с нее покрывало. В лице ее, полном красоты и молодости, как бы замерла жизнь в минуту страшных, судорожных мучений; только пара движущихся, словно действием внутреннего механизма, зрачков, обнаруживала признаки жизни в этой женщине. Поодаль от нее, брат ее садился на коня и уводил с собою другого; мне стало страшно за нее; я кинулся к всаднику и остановил его.
— А она? — спросил я.
— Она остается здесь.
— Как, здесь?
— А что ж ей делать в Хиве: муж изменил и отказался от нее.
И он уехал.
Мы подошли было к покинутой всеми страдалице и хотели убедить ее ехать вслед за караваном, но она, медленно приподняв руку, вынула из-за пояса обнаженный кинжал: знак был очень понятен, и мы удалились.
В этом положении останется несчастная, пока ворон не выклюет ей глаз, пока ветер не приклонит к земле и песчаные сугробы не занесут ее.
Е.П. Ковалевский. Зюльма, или женщина на Востоке. СПб, 1843.
У одного из этих огоньков, мы заметили человеческую фигуру и подошли к ней, надеясь найти такого же запоздалого и ленивого путника, как мы сами.
Каково же было наше удивление, когда мы узнали, по одежде, ту самую красавицу, о которой наслышались столько чудес. Она была недвижима. Ветер спахнул с нее покрывало. В лице ее, полном красоты и молодости, как бы замерла жизнь в минуту страшных, судорожных мучений; только пара движущихся, словно действием внутреннего механизма, зрачков, обнаруживала признаки жизни в этой женщине. Поодаль от нее, брат ее садился на коня и уводил с собою другого; мне стало страшно за нее; я кинулся к всаднику и остановил его.
— А она? — спросил я.
— Она остается здесь.
— Как, здесь?
— А что ж ей делать в Хиве: муж изменил и отказался от нее.
И он уехал.
Мы подошли было к покинутой всеми страдалице и хотели убедить ее ехать вслед за караваном, но она, медленно приподняв руку, вынула из-за пояса обнаженный кинжал: знак был очень понятен, и мы удалились.
В этом положении останется несчастная, пока ворон не выклюет ей глаз, пока ветер не приклонит к земле и песчаные сугробы не занесут ее.
Е.П. Ковалевский. Зюльма, или женщина на Востоке. СПб, 1843.
«Даже посредственный художник создает за свою жизнь хотя бы одну хорошую вещь, один шедевр, — сказал как-то наш старейший искусствовед, член-корреспондент АН СССР А. А. Сидоров. — У Каразина таких шедевров много. Каразина не забыли, его у нас просто не знают…»
Пред нами - Николай Николаевич Каразин (1842 - 1909); художник-баталист, писатель, герой 4-го линейного Туркестанского батальона и участник Среднеазиатских походов.
Пред нами - Николай Николаевич Каразин (1842 - 1909); художник-баталист, писатель, герой 4-го линейного Туркестанского батальона и участник Среднеазиатских походов.
Загадочный тафсир снов Ибн Сирина
Можно смело читать под песню «ой да мне младцу малым спалось», ведь возможно, что после такого описания и толкования снов, спать вы больше не захотите.
«А если кому-то приснится, что он совокупляется с райскими женщинами или юношами, «обходящими» его (ее), то получит царство и благоденствие, как сказано в аяте, гласящем: «И обходят их отроки вечные» (76:19).
«Рассказывали, что аль-Хаджадж ибн Юсуф увидел во сне, будто две черноокие рабыни спустились с небес, и взял аль-Хаджадж одну из них, а вторая вернулась на небеса, и он рассказывал: «Я поведал свой сон Ибн Сирину, и он сказал мне: “Это – две смуты, с одной из которых можно справиться, а с другой – нет”». Аль-Хаджадж справился со смутой Ибн аль-Ашаса и не справился со смутой Ибн аль-Мухалляба».
«Если кто-то увидит во сне, будто шайтан коснулся его, то у него есть враг, клевещущий на его жену и стремящийся совратить ее. И кем-то было сказано, что этот сон говорит об избавлении от печали и излечении от болезни, согласно сказанным Всевышним словам, означающим: «И вспомни раба Нашего Айюба. Вот воззвал он к Господу своему: “Коснулся меня сатана”...» (38:41).
«А если кто-то увидит во сне, будто он – владыка шайтанов, и они следуют за ним и повинуются ему, тот приобретет главенство и уважение и одолеет своих врагов, согласно словам Всевышнего, означающим: «Были из шайтанов такие, которые ныряли для него и делали другую работу» (21:82).
Можно смело читать под песню «ой да мне младцу малым спалось», ведь возможно, что после такого описания и толкования снов, спать вы больше не захотите.
«А если кому-то приснится, что он совокупляется с райскими женщинами или юношами, «обходящими» его (ее), то получит царство и благоденствие, как сказано в аяте, гласящем: «И обходят их отроки вечные» (76:19).
«Рассказывали, что аль-Хаджадж ибн Юсуф увидел во сне, будто две черноокие рабыни спустились с небес, и взял аль-Хаджадж одну из них, а вторая вернулась на небеса, и он рассказывал: «Я поведал свой сон Ибн Сирину, и он сказал мне: “Это – две смуты, с одной из которых можно справиться, а с другой – нет”». Аль-Хаджадж справился со смутой Ибн аль-Ашаса и не справился со смутой Ибн аль-Мухалляба».
«Если кто-то увидит во сне, будто шайтан коснулся его, то у него есть враг, клевещущий на его жену и стремящийся совратить ее. И кем-то было сказано, что этот сон говорит об избавлении от печали и излечении от болезни, согласно сказанным Всевышним словам, означающим: «И вспомни раба Нашего Айюба. Вот воззвал он к Господу своему: “Коснулся меня сатана”...» (38:41).
«А если кто-то увидит во сне, будто он – владыка шайтанов, и они следуют за ним и повинуются ему, тот приобретет главенство и уважение и одолеет своих врагов, согласно словам Всевышнего, означающим: «Были из шайтанов такие, которые ныряли для него и делали другую работу» (21:82).
Погляжу на солнышко, ручкой помашу
Одна из самых обескураживающих вещей - это профанное деление ислама по принципу «арийский шиизм» и совсем-совсем мусульманский суннизм. Мол, персы-то так, ислам переиначили на свой особый арийский лад (какой?), и этот шиизм ничего общего с суннизмом не имеет.
Корни такого заблуждения, вероятно, растут из сотрудничества Ирана с Германией в 1930-е годы, когда немцы увидели в иранцах своих братьев по крови. Заодно, конечно, увидели ещё выгодную для себя внешнюю торговлю, увидели, что на пост главы Национального банка Ирана можно поставить немца и так далее.
Но если Иран и арии ещё укладываются в общую парадигму, особенно если покопаться в сравнительном языкознании и протоиндоевропейском, то как быть с Ираком и другими шиитами? Паломников в Кербеле и Наджафе тоже записывать в арии? А с другими странами как быть? Так на всех ариев и не напасешься, знаете ли.
(Знал ли условный Мухаммад Мирза Таки Ширази, что исповедует «арийскую» религию? Чудны дела твои, дискурс 20 века).
Одна из самых обескураживающих вещей - это профанное деление ислама по принципу «арийский шиизм» и совсем-совсем мусульманский суннизм. Мол, персы-то так, ислам переиначили на свой особый арийский лад (какой?), и этот шиизм ничего общего с суннизмом не имеет.
Корни такого заблуждения, вероятно, растут из сотрудничества Ирана с Германией в 1930-е годы, когда немцы увидели в иранцах своих братьев по крови. Заодно, конечно, увидели ещё выгодную для себя внешнюю торговлю, увидели, что на пост главы Национального банка Ирана можно поставить немца и так далее.
Но если Иран и арии ещё укладываются в общую парадигму, особенно если покопаться в сравнительном языкознании и протоиндоевропейском, то как быть с Ираком и другими шиитами? Паломников в Кербеле и Наджафе тоже записывать в арии? А с другими странами как быть? Так на всех ариев и не напасешься, знаете ли.
(Знал ли условный Мухаммад Мирза Таки Ширази, что исповедует «арийскую» религию? Чудны дела твои, дискурс 20 века).
Forwarded from Πρῶτο Τρανκοβ
Вообще, один из самых главных идиотизмов нашего времени — святая наивная вера в «декоративные» монархии, что европейские монархи это «дань традиции», и несут они «чисто представительские функции».
Как хорошо сказал один человек у меня в чате в ответ такому раскрывателю глаз:
— А давайте вашу квартиру на меня перепишем. Жить в ней будете вы, она будет полностью ваша. Но по документам будет моя. Это будет такая дань традиции. Чисто представительские декоративные документы сделаем.
Как хорошо сказал один человек у меня в чате в ответ такому раскрывателю глаз:
— А давайте вашу квартиру на меня перепишем. Жить в ней будете вы, она будет полностью ваша. Но по документам будет моя. Это будет такая дань традиции. Чисто представительские декоративные документы сделаем.
Любопытной Варваре - в Ингушетии нос оторвали
«По древнему адату ингушей, муж отрезал или откусывал неверной жене нос, затем публично прогонял ее и требовал от ее родных возвратить калым, а также уплатить штраф в 48 коров. Обычай отрезать нос жене, нарушившей супружескую верность, отмечен в XVIII-XIX вв. у осетин и других народов Кавказа. Чтобы верно понять значение этого адата, нелишне будет вспомнить, что повсеместно на Кавказе (как и в других регионах мира) нос считался символом чести рода. У некоторых народов, например у берберов Кабилии в Алжире, «нос» и «честь» обозначались одним и тем же термином (берб. ниф)».
Бобровников В.О. Мусульмане Северного Кавказа: обычай, право, насилие : Очерки по истории и этнографии права Нагорного Дагестана /В.О. Бобровников. — М.: Вост. лит. — 368 с. 2002
«По древнему адату ингушей, муж отрезал или откусывал неверной жене нос, затем публично прогонял ее и требовал от ее родных возвратить калым, а также уплатить штраф в 48 коров. Обычай отрезать нос жене, нарушившей супружескую верность, отмечен в XVIII-XIX вв. у осетин и других народов Кавказа. Чтобы верно понять значение этого адата, нелишне будет вспомнить, что повсеместно на Кавказе (как и в других регионах мира) нос считался символом чести рода. У некоторых народов, например у берберов Кабилии в Алжире, «нос» и «честь» обозначались одним и тем же термином (берб. ниф)».
Бобровников В.О. Мусульмане Северного Кавказа: обычай, право, насилие : Очерки по истории и этнографии права Нагорного Дагестана /В.О. Бобровников. — М.: Вост. лит. — 368 с. 2002
Да, да и ещё раз да. Удивительно точное сравнение с Временным правительством и маньячной натурой младотурок. А неумение (или непонимание), что нужно делать с наследством Византии даже после ее завоевания - это уже притча во языцех.
https://t.me/moya_rodina_primorsky_cry/26
https://t.me/moya_rodina_primorsky_cry/26
Telegram
Приморский Cry
2. Что характерно, пусть и с трудом, пусть и в условиях нескрываемого криптоколониального (об этом постараюсь написать завтра) европейского контроля над Турцией, у османов практически получалось достичь заявленной цели. В конце пришли младотурки (об этом…