Доносы и доносчики - модная нынче тема. Оно и понятно: феномен доносов крепко сидит в коллективной памяти. Тем более хочется вставить в коллективное бессознательное чуть сознательного, ментальный предохранитель. Не все то, что помнится - действительно существовало, коллективная память - не истина, а конструкт.
"Мы без конца ругаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И все же я хочу спросить — кто написал четыре миллиона доносов?" - знаменитая фраза Довлатова не только отражает коллективное бессознательное, но и создает и тиражирует тот самый конструкт. Он был сознательно создан советской властью для того, чтобы снять с себя ответственность за большой террор и перенести ее на общество. А люди тут ни при чем - большой террор вещь рукотворная, ответственность за него несут конкретные люди и организации: Сталин, ВКП(б), НКВД.
Доносы, конечно, были. Их не могло не быть, потому что Сталин хотел, чтобы они были (вероятно, с той же целью - вовлечь в террор массы). Но есть нюансы. Настоящих доносов было не так много - их фальсифицировали чекисты, потому что Сталин хотел, чтобы доносы были. А в реальных делах - арестах и расстрелах - чека руководствовалось совсем иными критериями. И еще маленький нюанс - та самая жилплощадь, ради которой якобы и доносили, отходила в жилфонд НКВД, а вовсе не доносчику. Все это мне рассказывал Арсений Рогинский, который изучал большой террор с документами в руках всю свою жизнь. На вопрос, почему же он не рассказывает это все громко и на каждом углу, он отвечал: "А смысл?". В смысле, что люди все равно не слышат то, что слышать не хотят. Возможно, в рассказе Рогинского я помню не все верно (но вот тут примерно тоже самое он рассказывает), возможно, и феномен был устроен сложней - но как ментальный предохранитель рассказ этот вещь полезная, чуть более полезная, чем привлекательная, но глупая фраза Довлатова.
"Мы без конца ругаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И все же я хочу спросить — кто написал четыре миллиона доносов?" - знаменитая фраза Довлатова не только отражает коллективное бессознательное, но и создает и тиражирует тот самый конструкт. Он был сознательно создан советской властью для того, чтобы снять с себя ответственность за большой террор и перенести ее на общество. А люди тут ни при чем - большой террор вещь рукотворная, ответственность за него несут конкретные люди и организации: Сталин, ВКП(б), НКВД.
Доносы, конечно, были. Их не могло не быть, потому что Сталин хотел, чтобы они были (вероятно, с той же целью - вовлечь в террор массы). Но есть нюансы. Настоящих доносов было не так много - их фальсифицировали чекисты, потому что Сталин хотел, чтобы доносы были. А в реальных делах - арестах и расстрелах - чека руководствовалось совсем иными критериями. И еще маленький нюанс - та самая жилплощадь, ради которой якобы и доносили, отходила в жилфонд НКВД, а вовсе не доносчику. Все это мне рассказывал Арсений Рогинский, который изучал большой террор с документами в руках всю свою жизнь. На вопрос, почему же он не рассказывает это все громко и на каждом углу, он отвечал: "А смысл?". В смысле, что люди все равно не слышат то, что слышать не хотят. Возможно, в рассказе Рогинского я помню не все верно (но вот тут примерно тоже самое он рассказывает), возможно, и феномен был устроен сложней - но как ментальный предохранитель рассказ этот вещь полезная, чуть более полезная, чем привлекательная, но глупая фраза Довлатова.
Forwarded from Events and texts
Коммуникативный тупик?
Многочисленные в последнее время в русскоязычной среде кампании взаимного обличения, хейтерства, разборки и скандалы между противниками войны и диктатуры можно объяснить и через разницу между бондинговым и бриджинговым социальным капиталом (https://guru.nes.ru/ekonomicheskij-slovar/soczialnyij-kapital-kak-ego-opredelit,-izmerit-i-ispolzovat.html).
В нормальной ситуации доверие «своим» есть как базовый, минимальный уровень: от «своего» (сосед, родственник, коллега и тд) подставы не ждёшь. Доверие за пределами своих социальных групп требует более сложной механики отношений и позволяет обществу, по Патнэму, не только выживать, но и развиваться. Третий срез - доверие к институтам (от суда и выборов до полиции и научной и журналистской репутации) делает общество комфортным или некомфортным для жизни.
У россиян и выходцев из РФ из-за советских и постсоветских травм это все работает в обратную сторону. Доверия нет ни к институтам, ни к «чужим» (бриджинговый), ни к своим (бондинговый соцкапитал).
В отношении институтов - давно отчаялись и противники, и сторонники войны и диктатуры. Чужих мы по большей части опасаемся, а то и ненавидим. Сторонникам и противникам войны и режима говорить друг с другом не о чем.
Из-за разногласий могут убить, уволить, посадить и тд. Ничто не может быть тупее попытки устроить политический дебат между Навальным и Путиным, между Ходоровским и Патрушевым и тд. Разговоры тут возможны только между тяжелой артиллерией.
Поскольку переубедить «чужих» невозможно (все слишком далеко зашло, и не в 2022, а как минимум с 2011-2012), остаются только разговоры со «своими», т.е. единомышленниками в главном - с противниками войны и диктатуры. Но и они получаются все хуже - в фейсбук заходить чем дальше, тем страшнее.
Это, конечно, компенсация. Не имея возможности предьявить хотя бы минимальных требований к институтам (они все выполняют противоположную своему назначению функцию: от академии до профсоюзов, от мундепов до опеки) и не научившись разговаривать с «чужими» (теми, кто думает совсем не так, как мы), мы предъявляем гигантские требования к «своим». Больше ведь не к кому. Отсюда все эти «он неправильно чувствует», «она недостаточно поддерживает» и тд.
Это все будет ужасно затруднять социальную трансформацию после того, как война закончится, а диктатуру постигнет крах. Особенно на фоне не изжитых даже близко не только у сторонников войны и диктатуры, но и у их противников гендерных, имперских, национальных и прочих комплексов, на фоне взаимных обид и ресентимента с разных сторон. И на фоне большого желания всех соседей отгородиться от «этой токсичной России». Возможен ли выход из этого коммуникативного тупика?
Многочисленные в последнее время в русскоязычной среде кампании взаимного обличения, хейтерства, разборки и скандалы между противниками войны и диктатуры можно объяснить и через разницу между бондинговым и бриджинговым социальным капиталом (https://guru.nes.ru/ekonomicheskij-slovar/soczialnyij-kapital-kak-ego-opredelit,-izmerit-i-ispolzovat.html).
В нормальной ситуации доверие «своим» есть как базовый, минимальный уровень: от «своего» (сосед, родственник, коллега и тд) подставы не ждёшь. Доверие за пределами своих социальных групп требует более сложной механики отношений и позволяет обществу, по Патнэму, не только выживать, но и развиваться. Третий срез - доверие к институтам (от суда и выборов до полиции и научной и журналистской репутации) делает общество комфортным или некомфортным для жизни.
У россиян и выходцев из РФ из-за советских и постсоветских травм это все работает в обратную сторону. Доверия нет ни к институтам, ни к «чужим» (бриджинговый), ни к своим (бондинговый соцкапитал).
В отношении институтов - давно отчаялись и противники, и сторонники войны и диктатуры. Чужих мы по большей части опасаемся, а то и ненавидим. Сторонникам и противникам войны и режима говорить друг с другом не о чем.
Из-за разногласий могут убить, уволить, посадить и тд. Ничто не может быть тупее попытки устроить политический дебат между Навальным и Путиным, между Ходоровским и Патрушевым и тд. Разговоры тут возможны только между тяжелой артиллерией.
Поскольку переубедить «чужих» невозможно (все слишком далеко зашло, и не в 2022, а как минимум с 2011-2012), остаются только разговоры со «своими», т.е. единомышленниками в главном - с противниками войны и диктатуры. Но и они получаются все хуже - в фейсбук заходить чем дальше, тем страшнее.
Это, конечно, компенсация. Не имея возможности предьявить хотя бы минимальных требований к институтам (они все выполняют противоположную своему назначению функцию: от академии до профсоюзов, от мундепов до опеки) и не научившись разговаривать с «чужими» (теми, кто думает совсем не так, как мы), мы предъявляем гигантские требования к «своим». Больше ведь не к кому. Отсюда все эти «он неправильно чувствует», «она недостаточно поддерживает» и тд.
Это все будет ужасно затруднять социальную трансформацию после того, как война закончится, а диктатуру постигнет крах. Особенно на фоне не изжитых даже близко не только у сторонников войны и диктатуры, но и у их противников гендерных, имперских, национальных и прочих комплексов, на фоне взаимных обид и ресентимента с разных сторон. И на фоне большого желания всех соседей отгородиться от «этой токсичной России». Возможен ли выход из этого коммуникативного тупика?
guru.nes.ru
Социальный капитал: как его определить, измерить и использовать
Репрессии внутри ведут к экспорту насилия. Медуза перевела мою статью на английский (спасибо)❤️️
After more than a decade of observing protest dynamics in the country, Okhotin is convinced that depriving citizens of basic rights threatens not only the country’s well-being but also the safety and prosperity of the outside world. In an essay for Meduza, Okhotin reflects on more than two decades of Putin’s policies and explains how the consistent erosion of the Russians’ political rights ultimately resulted in the invasion of Russia’s closest neighbor, Ukraine.
After more than a decade of observing protest dynamics in the country, Okhotin is convinced that depriving citizens of basic rights threatens not only the country’s well-being but also the safety and prosperity of the outside world. In an essay for Meduza, Okhotin reflects on more than two decades of Putin’s policies and explains how the consistent erosion of the Russians’ political rights ultimately resulted in the invasion of Russia’s closest neighbor, Ukraine.