«При­ехали в Пулково. Собрались провожающие. Мне кажется, человек двадцать или больше, я был знаком не со всеми. Все мы сгрудились на площади у скамеек, напротив старого («интуристовского») здания «Аэропорта». Иосиф отправился внутрь — представиться. И тут же вернулся — рано.

Сел на скамью, мы обступили его — идут последние минуты. Не по­мню, кто спросил Иосифа о каком-то его стихотворении, мол, забыл строчку. Иосиф охотно откликнулся, стал вспоминать и записывать стихотворение в записную книжку спросившего.

На сделанном Мишей в тот момент снимке на заднем плане, в дверях здания, озабоченно глядящая в нашу сторону жен­щина в форме таможенницы. Она тут же скрылась и, очевидно, доложила обстановку. По-видимому, возникло подозрение, что на площади зреет бунт, и через минуту к нашей (возможно,
довольно живописной) группе подошел детина-таможенник, позвал: «Бродский!» — и трудноописуемым движением ла­дони за своим бедром (или за поясницей) показал (или прика­зал) — «За мной». Они ушли. Мы стояли молча.

Через какое-то время Иосиф вышел, чтобы позвать меня при­сутствовать при таможенном досмотре его чемодана (по правилам полагалось, чтобы кто-то из провожающих присутство­вал). По-видимому, все еще было слишком рано, так как мы довольно долго торчали вдвоем в пустом зале, обмениваясь не­значительными фразами: интеллектуальное общение уже было невозможным.

Досмотр чемодана прошел на славу: кроме старенькой пи­шущей машинки с мелким шрифтом, с которой Иосиф никогда не расставался, там практически ничего не было. Иосифа увели во внутренние помещения для личного досмотра.

Я вернулся к нашим. Стали появляться и садиться в аэропортовский автобус пассажиры на Вену. Иосифа довольно долго не было видно. Наконец он возник в дверях вместе с тем же детиной, которому — хотите верьте, хотите нет — стал показывать... на меня! (Можно было заподозрить, что они между собой уже обо всем договорились: вместо Иосифа отправляют меня, а Иосиф — на радость всем — остается.) Детина жестом по­казывает мне, что я должен подойти к ним. Подхожу — и тут все выясняется. Иосиф передает мне большой нательный инкрустированный грузинский крест, который я в тот же день передал Марии Моисеевне.
Вот и всё. Иосиф помахал нам из окна авто­буса».
Ромас Катюлис.

Довлатов покинул Ленинград и умер в Нью-Йорке в один и тот же день - 24 августа ( с разницей в 12 лет).

Я только сейчас это понял.

И снова дом-утюг. И снова фото Александра Китаева.

#вобъективе

Фильм Ильи Авербаха «Монолог» - завтра на большом экране, в кинотеатре «Дружба» на Московском.
С прекрасной музыкой Олега Каравайчука, кстати.

В 19.30.

«Ты хоть не врал бы! Кто эта рыжая, вертлявая дылда? Я тебя утром из автобуса видела.. - Это не рыжая, вертлявая дылда. Это - поэт-метафизик Владимир Эрль. У него такая прическа».
Сергей Довлатов «Компромисс».

Владимир Эрль (настоящее имя Владимир Горбунов) - ленинградский поэт, филолог. Умер в 2020 году.

На фото Бориса Смелова - Эрль (в шляпе) с Константином Кузьминским.

Ну и стихи Эрля - чтобы понимать , что представлял собой «поэт-метафизик».

«Слова сползали с веток языков.
Худой ребенок шёл
во двор, качаясь,
А наверху - катила волны
луна, повисшая в Неве,
Таким невнятным
поворотом головы
был нарисован
на листе пейзажа
откуда-то прибавившийся дым.
Он поднимался вверх,
как ствол осины,
и так же быстро трепетал от лёгких изменений взгляда.
Вокруг лежало озеро.
На берег четыре лодки наступали.
В них сидели рыбаки
и пели песню
о судьбине и счастье, пойманном сетьми;
их голоса дрожали тонко
и исчезали за обрывом...
Вокруг - опять вода,
и снова брызги
негромких вёсел, спешащих оглянуться
в сеть, которой нет конца и нет предела...
Тем временем неопытный художник измял бумагу твёрдою рукой
и бросил в огнь.
Мгновенно пламя
пейзаж объяло.
Дым... Всё скрылось!».
1967.

Цитата дня. Бродский: «Черткова я полюбил тогда, когда он сказал мне в пьяном виде:
«Старик, я решительно не понимаю, о чем ты пишешь».

Леонид Чертков - поэт, филолог, приятель Бродского и многих других. Жил на Рубинштейна в доме 9, напротив МДТ.