«Стоя на сей горе, видишь на правой стороне почти всю Москву, сию ужасную громаду домов и церквей, которая представляется глазам в образе величественного амфитеатра: великолепная картина, особливо когда светит на неё солнце, когда вечерние лучи его пылают на бесчисленных златых куполах, на бесчисленных крестах, к небу возносящихся!»
«Говорить о недостатках таланта — это всё равно, что говорить о недостатках большого дерева, которое растет в саду; тут ведь главным образом дело не в самом дереве, а во вкусах того, кто смотрит на дерево. Не так ли?
Начну с того, что у Вас, по моему мнению, нет сдержанности. Вы как зритель в театре, который выражает свои восторги так несдержанно, что мешает слушать себе и другим. Особенно эта несдержанность чувствуется в описаниях природы, которыми Вы прерываете диалоги; когда читаешь их, эти описания, то хочется, чтобы они были компактнее, короче, этак в 2–3 строки. Частые упоминания о неге, шёпоте, бархатности и проч. придают этим описаниям некоторую риторичность, однообразие — и расхолаживают, почти утомляют.
Несдержанность чувствуется и в изображениях женщин («Мальва», «На плотах») и любовных сцен. Это не размах, не широта кисти, а именно несдержанность», — писал Антон Чехов Алексею Пешкову (Максиму Горькому) в 1898 году.
Начну с того, что у Вас, по моему мнению, нет сдержанности. Вы как зритель в театре, который выражает свои восторги так несдержанно, что мешает слушать себе и другим. Особенно эта несдержанность чувствуется в описаниях природы, которыми Вы прерываете диалоги; когда читаешь их, эти описания, то хочется, чтобы они были компактнее, короче, этак в 2–3 строки. Частые упоминания о неге, шёпоте, бархатности и проч. придают этим описаниям некоторую риторичность, однообразие — и расхолаживают, почти утомляют.
Несдержанность чувствуется и в изображениях женщин («Мальва», «На плотах») и любовных сцен. Это не размах, не широта кисти, а именно несдержанность», — писал Антон Чехов Алексею Пешкову (Максиму Горькому) в 1898 году.
Простота и азартность фараона делали его едва ли не самой популярной карточной игрой в европейском светском обществе как минимум с конца XVII века. Её популярность не ослабевала: в фараон играли и юноши в доме Чекалинского, и — шестьюдесятью годами раньше — старая графиня. Современники Пушкина, читавшие «Пиковую даму», разумеется, понимали, что означает «играть мирандолем» (играть осторожно, не увеличивая ставок), «загибать пароли́» (увеличивать ставки вдвое), «выиграть соника» (выиграть сразу, на первой же карте).
Новый выпуск подкаста «Между строк»! Лев Оборин и Варвара Бабицкая обсуждают одну из картотек Льва Рубинштейна — и говорят о том, как устроен рубинштейновский метод и что такое московский концептуализм (а ещё — почему его называли романтическим). Почему поэт перечисляет именно сны, а не что-нибудь другое? Как Рубинштейн перерабатывает Набокова — и свои собственные ранние тексты? Это вообще о сновидениях — или о литературе, или о жизни и смерти?
Слушайте на удобных для вас платформах:
Apple Podcasts
Google Podcasts
Яндекс.Музыка
Castbox
YouTube
Spotify
В этом выпуске использовано авторское чтение Льва Рубинштейна, записанное для проекта «Арзамас». В оформлении использована фотография Сергея Леонтьева, сделанная для проекта InLiberty.
Слушайте на удобных для вас платформах:
Apple Podcasts
Google Podcasts
Яндекс.Музыка
Castbox
YouTube
Spotify
В этом выпуске использовано авторское чтение Льва Рубинштейна, записанное для проекта «Арзамас». В оформлении использована фотография Сергея Леонтьева, сделанная для проекта InLiberty.
Русская классика — это не обязательно толстый роман. По субботам «Полка» советует один рассказ из числа наших любимых.
Вот ещё один рассказ из разряда детских, из школьных хрестоматий — но сохраняющий свою прелесть несмотря на всю эту принудительную многотиражность. Может быть, потому, что из этого рассказа так пахнет грибами и йодом: неожиданное, резкое сочетание, которое заставляет себя вообразить. В «Барсучьем носе» Паустовского два главных героя: барсук, сунувший нос в раскалённую сковородку, и мальчик, попросившийся на рыбалку со взрослыми. Он видит многое впервые, свежим взглядом, он ближе к чудесному — и маленькое чудо («он сам только что видел, как барсук лечит свой обожжённый нос») показывается именно ему, а не взрослым, для которых лес и озеро — пусть и прекрасная, но всё-таки рутина. Этот свежий взгляд — сродни необычному запаху, который идёт из гнилого соснового пня.
Прочитать «Барсучий нос» можно здесь.
Вот ещё один рассказ из разряда детских, из школьных хрестоматий — но сохраняющий свою прелесть несмотря на всю эту принудительную многотиражность. Может быть, потому, что из этого рассказа так пахнет грибами и йодом: неожиданное, резкое сочетание, которое заставляет себя вообразить. В «Барсучьем носе» Паустовского два главных героя: барсук, сунувший нос в раскалённую сковородку, и мальчик, попросившийся на рыбалку со взрослыми. Он видит многое впервые, свежим взглядом, он ближе к чудесному — и маленькое чудо («он сам только что видел, как барсук лечит свой обожжённый нос») показывается именно ему, а не взрослым, для которых лес и озеро — пусть и прекрасная, но всё-таки рутина. Этот свежий взгляд — сродни необычному запаху, который идёт из гнилого соснового пня.
Прочитать «Барсучий нос» можно здесь.
Издательство книжного магазина «Циолковский» выпустило перевод классической работы 1977 года — книги Марвина Харриса «Каннибалы и короли»: в этой работе на стыке антропологии и культурологии американский учёный обосновывает свои взгляды на происхождение культуры. Харриc отталкивается от материалистических, маркистских идей, изложенных ещё Энгельсом — отвергая при этом некоторые ключевые положения марксистской философской догматики (а заодно и фрейдизма). Культура для Харриса — такой же продукт эволюции, как наше биологическое устройство. У всякой жестокости, от войны до каннибализма, тут находится рациональное объяснение, а культура, как бы восходящая по кровавым ступеням, возникает в ответ на мрачные требования выживания в условиях постоянного истощения ресурсов и угрозы перенаселения. В этом отношении «Каннибалов и королей» можно сравнить с «Природой зла» Александра Эткинда — но у Харриса всё-таки больше веры в то, что цивилизация окажет благое воздействие на ход истории: в конце концов, были же придуманы более гуманные и эффективные меры контроля рождаемости, чем инфантицид.
Впрочем, цивилизация всё-таки — очень хрупкая штука, и критики Харриса замечали, что антрополог чуть ли не тоскует по временам, когда её вообще не было: в каменном веке можно было особенно не напрягаться, работая сутки напролёт ради скудного урожая. Полная спорных концепций, эта книга выигрывает в первую очередь за счёт наглядных — и порой шокирующих — примеров из самых разных культур. Читать её в любом случае интересно.
📘 Марвин Харрис. Каннибалы и короли. Истоки культур / пер. с английского Николая Проценко. М.: Издательство книжного магазина «Циолковский», 2024.
Впрочем, цивилизация всё-таки — очень хрупкая штука, и критики Харриса замечали, что антрополог чуть ли не тоскует по временам, когда её вообще не было: в каменном веке можно было особенно не напрягаться, работая сутки напролёт ради скудного урожая. Полная спорных концепций, эта книга выигрывает в первую очередь за счёт наглядных — и порой шокирующих — примеров из самых разных культур. Читать её в любом случае интересно.
📘 Марвин Харрис. Каннибалы и короли. Истоки культур / пер. с английского Николая Проценко. М.: Издательство книжного магазина «Циолковский», 2024.
Мария Петровых
Надпись на портрете
(Мадригал)
Я вглядываюсь в Ваш портрет
Настолько пристально и долго,
Что я, быть может, сбита с толку
И попросту впадаю в бред,
Но я клянусь: Ваш правый глаз
Грустней, внимательнее, строже,
А левый — веселей, моложе
И больше выражает Вас,
Но оба тем и хороши,
Что Вы на мир глядите в оба,
И в их несхожести особой —
Таинственная жизнь души.
Они мне счастья не сулят,
А лишь волненье без названья,
Но нет сильней очарованья,
Чем Ваш разноречивый взгляд.
Надпись на портрете
(Мадригал)
Я вглядываюсь в Ваш портрет
Настолько пристально и долго,
Что я, быть может, сбита с толку
И попросту впадаю в бред,
Но я клянусь: Ваш правый глаз
Грустней, внимательнее, строже,
А левый — веселей, моложе
И больше выражает Вас,
Но оба тем и хороши,
Что Вы на мир глядите в оба,
И в их несхожести особой —
Таинственная жизнь души.
Они мне счастья не сулят,
А лишь волненье без названья,
Но нет сильней очарованья,
Чем Ваш разноречивый взгляд.
Многое почерпнув у прогрессивных литераторов и желая их признания, Сухово-Кобылин не считал их ровней и очевидно расходился с ними во взглядах. Он не приветствовал реформ, не был склонен идеализировать народ и горевал о снижении политической роли дворянства: «Мы, помещики, старая оболочка духа, та оболочка, которую он, дух, ныне, по словам Гегеля, с себя скидает и в новую облекается. Где и как?»